"Ю.Семенов. Испания (Июль 1974 - февраль 1976)" - читать интересную книгу автора

мы перестали быть зрителями фиесты, а стали ее участниками, и не было в ту
ночь ни одного человека в Памплоне, который бы просто глазел на процессии,
сменявшие одна другую, на великанов, вышагивавших на ходулях, на
транспаранты со смешными рисунками, на певцов - а им был каждый.
Переводить их песенки нельзя, - скорее не надо - потому что детская
незамысловатость слов, соединенная с музыкой, тоже незамысловатой, вкупе
рождает постоянное ощущение праздника. Разъединение души (которой, конечно
же, нет) с телом (которое - очевидная данность) символизирует смерть -
тоже относимо к песенкам фиесты, и если даже я приведу ноты этих песенок,
все равно ничего не получится, потому что надо воочию увидеть, чтобы
понять истинный смысл народного праздника.
- Нас как по реке несет, - сказала Дунечка, - словно на быстрину попали.
И точно, нас несло по узкой горловине улицы, освещенной яркими огнями
иллюминации, несло так, что каждый мог ощутить невозможность, но сейчас в
этой н е в о з м о ж н о с т и вырваться из потной, устремленной в никуда,
песенной и танцующей толпы не было страха, который обычно сопутствует тому
моменту, когда ты ощутил, что не м о ж е ш ь.
Наверное, в Кетчуме, в ночь, когда Старик собрал свое ружье и вытер
большой сухой ладонью те два патрона, которые подвели черту, он думал о
разностях н е в о з м о ж н о г о: когда в Памплоне нельзя прервать
праздник, выйти из него, спрятаться, отделить себя от сотен тысяч людей в
белых костюмах, закапанных красным вином, и когда нет сил п р о д о л ж а
т ь праздник, если ты наедине со столом и перед тобой чистый лист бумаги,
а ты не можешь писать или чувствуешь, что делаешь не то и не так, - это
ощущение невозможного рождает трагедию, дописать которую могут люди
большого мужества, как Хемингуэй. Остальные ц е п л я ю т с я за настоящее
или насилуют бумагу и теряют свое прошлое, а нет ничего страшнее потери
прошлого - это как предательство, а ведь предают целые поколения, которые
воспитывались на тех образах и идеях, которые создал художник в пору
своего расцвета.
Ночью мы пришли в кабачок "Лас Пачолас". Старик заглядывал сюда со
своими друзьями отведать "кочинильо" - молодых поросят и выпить "росадо"
из Наварры.
Рядом с ним всегда был Ордоньес, герой "Кровавого лета", сын Ниньо де
ля Пальма, лучшего матадора в пору юности Хемингуэя, который известен
всему миру под именем Педро Ромеро - девятнадцатилетний мальчик, который
нежно любил Брет Эшли, метавшуюся в жизни оттого, что тот, кого она любила
по-настоящему, не мог быть с ней - близко, рядом, совсем, так, чтобы была
тишина и безлюдье, и чтобы исчезло все окрест, и чтобы два дыхания стали
одним. Мы пришли поздней ночью, а может быть, ранним утром и за столом
сидели мои друзья. Когда было сказано много тостов - баски и грузины до
сих пор дискутируют, кто от кого произошел: баски от батумцев или
наоборот, но тосты они сочиняют одинаково хорошо, - Хуан попросил Дунечку
сказать "спич".
Дуня фыркнула - она не любит говорить на людях, - но все-таки
поднялась, и на мгновенье лицо ее замерло, и я видел, как она
взволновалась, а потом она сказала, откашлявшись:
- Когда мой отец возвращался из командировок, он ни об одной стране не
говорил так много, как об Испании. Он повторял слова Хемингуэя, что после
нашего народа больше всего он любит испанцев. Поверить можно, только когда