"Виталий Семин. Хозяин (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

магазины были, мне тяжело платить за квартиру десять рублей. Сколько же
можно? Пенсия у меня шестнадцать. Вот теперь немного добавят.
Старик чаще сюда ходит в последнее время. Отмечается. Хочет получить за
свой домик квартиру в городе, как и все, чьи дома сносят. А кто-то уже
сказал прорабу, что он здесь не живет, что он переселился в город и что
вообще ему пора в дом престарелых или на кладбище, а квартиру пусть отдадут
тем, кто помоложе.
- Но это же все так, разговоры. А закон один. Дом этот мой. Я его купил
за девять тысяч. Есть свидетели, документы, акт. Потом у меня домовая книга.
Я в ней прописан. А домовая книга - это закон. Я пошел к прорабу, который
будет здесь строить - он сейчас в городе работает, - и говорю: "Когда вы
будете ломать?" А он мне отвечает: "Вы у меня спрашиваете? Может быть, вы
мне скажете?" Отобрал у меня домовую книгу. "А то, говорит, к вам заходили,
а вас нет дома. А где вас искать?" Расписку мне оставил. В случае чего я
всегда могу предъявить расписку - вот здесь моя домовая книга. Участковый
мне говорит: "Ты обязан жить там, где прописан". А если мне пройти сюда, как
десять вагонов с углем разгрузить? Неживой идешь. Смотришь только, где бы
скорее сесть отдохнуть. Ведь это же восьмой десяток.
Лицо его почти не меняется во время разговора. У него мало сил, и он
уже не тратит их на мимику. Не хмурит брови, не морщится, не улыбается -
ровное выражение лица. А вообще он волнуется. Боится, что квартиру ему не
дадут. Просто приедут, сломают бульдозером дом, за который он когда-то
заплатил девять тысяч старыми, - и все. Вот он и говорит, что домовая
книга - это закон. Говорит, что вот на краю улицы поселились милиционеры с
семьями, два года всего живут, а квартиры тоже хотят получить. А он здесь
пятнадцать лет прожил. Но милиционеров поддержит райотдел, квартиры им
дадут, а о нем уже говорят, что квартира ему не нужна, что он хочет ею
спекулировать.
- Попробуй поспекулируй, - говорит он все так же ровно, - мне на работу
отсюда далеко.
Над домиком то и дело низко проходят самолеты - идут на посадку на
городской аэродром. Отсюда, с улицы, они прекрасно видны: АНы, ИЛы, ТУ.
Здесь они проходят уже с выпущенными шасси, наклонив нос в сторону
аэропорта. И я прекрасно вижу и шасси, и закрылки, и дым от турбин, и слышу,
как меняется, как переходит из фазы в фазу рев самолетных моторов. А с
правого берега доносится не заглушённый ничем мощный голос портового
диспетчерского динамика: ""Эрбете девять", включите рацию! "Эрбете девять",
включите рацию!" Мужской голос вызывает буксиры со спокойной угрозой, а
женский - с визгливой интонацией.
- А где вы работаете? - спрашиваю я старика с удивлением и еще раз
окидываю взглядом его серенький чистенький пиджак, наглаженные, но будто
пустые изнутри брюки, его фуражку-сталинку цвета хаки. Фуражка новенькая,
недавно купленная, а пиджак и брюки не новые и не старые, из очень дешевой
материи, с каким-то сиротским форменным рисунком на ткани: на сером фоне
продольные черные полосы.
- В бане я работаю, - говорит старик, - банщиком.
Это меня сильно удивляет. Не знаю почему. Банщики - это люди, которые
выныривают откуда-то из серого банного дыма, когда вы кричите: "Банщик,
двадцать второй!" И, открыв ваш ящик, опять исчезают в сером парном дыму.
Потом вы уходите, баня остается на месте, а банщик исчезает.