"Виталий Семин. Эй! (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

настигла меня.
- А вы порядочный филон, - сказал я Шорникову. - Вы же почти не
гребете. Это из-за вас мы потеряли столько времени.
Хочешь отбиться от собственных эмоций - не раскрывай рта.
Несдержанность можно оправдать возмущением. Но возмущение тоже надо чем-то
оправдывать. Остановиться было невозможно. Я обличал напарников - это
"выходил" страх после того, как я сам чуть не завел шлюпку под корабль. А
ведь, казалось, давно обжился в перегрузках! Прекрасно знал, как это бывает,
и не мог удержаться.
"Из-за Шорникова, - думал я, - болтаемся ночью на фарватере. Ему
приходится притворяться спокойным. А бывший разведчик "ракету" от "метеора"
отличить не может. Что с него требовать!"
Почему меня утомляло спокойствие капитана самоходки, я мог бы
объяснить. Но зачем мне беспокойство моих напарников?
"Вот передам кому-нибудь руль, - мстительно распалял я себя, - тогда
ищите этот проклятый поселок и разбирайтесь в фарватерных и ходовых огнях".
В Калаче нам сказали, что к полуночи за приставкой к Пятиизбянкам
подойдет волжская самоходка "Волгоград". Когда мы выходили из Калача,
"Волгоград" был еще в Волго-Донском канале. С самого начала мы ввязались в
гонку с мощным кораблем. Он шлюзовался на подходах к Калачу, а мы вышли,
ловя вялым парусом ветерок из каждой долинки. Потом, задержанные
репродуктором, топтались возле Кумской, а "Волгоград", должно быть, полным
ходом подходил к Пятиизбянкам. С того момента, как шлюзы перестанут его
задерживать, восемнадцать километров он пробежит за полчаса.
"А все нерассуждающая бюрократическая привычка, - с ненавистью думал я
о Шорникове. - Бессмысленный поступок, и, пожалуй, бессмысленный надрыв.
Выйди мы вовремя, и дома оказались бы раньше, чем туда пришла бы эта никому
не нужная телеграмма".
Вот чего мне не хватало - чтобы бывший разведчик и другой мой напарник
осудили Шорникова. Чтобы так же ярко, как я, почувствовали неприятности,
которым нам грозит ночное плавание. Но они не осуждали Шорникова. И
почувствовать столь же ярко не могли, потому что вообще не разбирались в
фарватерных огнях. И это мне, а не им, надо было искать поселок, в котором
никто из них не бывал ин разу. И в море они вышли, доверяя моему опыту. И
вот чем это едва не кончилось и ещё неизвестно, чем закончится.
В небе была засасывающая глубина и холод. А береговая темнота делалась
все более неживой и безлюдной. Эта темнота и заставляла нас поворачивать
назад. Над Пятиизбянками, по моим расчетам, должно было быть электрическое
зарево. ли хотя бы слабое сияние. А тут темнота, которую огоньком спички
никто не тревожил. Мы углубляемся в темноту, а Пятиизбянки остаются в
стороне или за кормой, и на встречу с "Волгоградом" нам к полуночи не
поспеть.
Когда темнота становилась непроницаемой, мы поворачивали назад, к
Кумской. Так кружили несколько раз. И раздражение мое тоже кружило, все
время возвращаясь к Шорникову. Это он всегда лучше других знал, где надо
останавливаться на ночлег, это он, ввязываясь в спор, никогда не уступал,
как бы ни был мелок повод для спора. И это он в последнюю нашу дневку перед
Калачом выбрал чужой перемет.
И раньше мы видели чьи-то рыбачьи снасти, но никогда не трогали их. А
тут в решимости Шорникова появилось что-то такое: "Плевать! поход закончен".