"Луций Анней Сенека. Письма" - читать интересную книгу автора

постройке, все швы расползаются и, пока чинишь одно, другое разваливается,
тут уж надо думать о том, как бы уйти. (3) Но наш Басе бодр духом. Вот что
дает философия: веселость, несмотря на приближение смерти, мужество и
радость, несмотря на состояние тела, силу, несмотря на бессилие. Хороший
кормчий плывет и с изодранным парусом, и даже когда снасти сорвет, он
приспособит, что осталось, и плывет дальше. Так же поступает и наш Басе.
Свою кончину он встречает с такой безмятежностью в душе и взоре, что
всякого, кто так смотрел бы на чужую смерть, ты счел бы слишком уж
спокойным. (4) А ведь это великое дело, Луцилий, и долго надо ему учиться, -
когда придет неизбежный срок, уйти со спокойной душою. Любой род смерти
оставляет надежду: болезнь проходит, пожар гаснет, обрушившийся дом плавно
опускает тех, кого грозил раздавить, море, поглотившее пловцов, выбрасывает
их невредимыми с тою же силой, с какой затянуло вглубь, воин отводит меч,
уже коснувшийся шеи жертвы. Не на что надеяться только тому, кого к смерти
ведет старость: тут никто не может вмешаться. Этот род смерти - самый
безболезненный, но и самый долгий. (5) Мне казалось, что наш Басе сам себя
проводил в могилу и, пережив самого себя, переносит разлуку, как мудрец. Он
много говорит о смерти и делает это нарочно, желая убедить нас в том, что,
если и есть в этом деле что-нибудь неприятное и страшное, то виноват
умирающий, а не сама смерть, в которой не больше тяжелого, чем после смерти.
(6) Одинаковое безумие - бояться того, что не принесет страданий, и того,
чего нельзя и почувствовать. Неужели кто-нибудь думает, что можно
почувствовать ту, благодаря которой перестают чувствовать? "Поэтому, -
заключает Басе, смерть стоит за пределами зла, а значит - и страха перед
злом". (7) Я знаю, такие слова часто повторяли и должны повторять: но они не
помогали мне, ни когда я их читал, ни когда слышал от людей, объявлявших
нестрашным то, чего им самим еще не приходилось бояться. А его речь была для
меня особенно убедительна, потому что говорил он о собственной близкой
смерти. - (8) Скажу тебе, что думаю: по-моему, умирая, человек мужественнее,
чем перед смертью. Когда смерть пришла, она и невежде даст силу духа не
бежать от неизбежного. Так гладиатор, самый робкий во все время боя,
подставляет горло противнику и сам направляет неверный меч. А та смерть, что
близка и наверняка придет, требует долгой стойкости духа, качества редкого,
которое может явить лишь мудрец. (9) Поэтому я с особой охотой слушал, как
он выносит приговор смерти и судит о природе той, которую видел вблизи. Я
полагаю, больше веры у тебя заслужил бы тот, кто ожил и, зная на опыте,
рассказал бы, что в смерти нет никакого зла. А сколько смятения приносит
приближающаяся смерть, лучше всех объяснят те, кто был с нею рядом, видел ее
приход и встретил ее. (10) К ним можно причислить Басса, который не хочет,
чтобы мы оставались в заблуждении, и говорит, что бояться смерти так же
глупо, как бояться старости. Ведь так же, как за молодостью идет старость,
следом за старостью приходит смерть. Кто не хочет умирать, тот не хотел
жить. Ибо жизнь дана нам под условием смерти и сама есть лишь путь к ней.
Поэтому глупо ее бояться: ведь известного мы заранее ждем, а страшимся лишь
неведомого. (11) Неизбежность же смерти равна для всех и непобедима. Можно
ли пенять на свой удел, если он такой же, как у всех? Равенство есть начало
справедливости. Значит, незачем защищать от обвинения природу, которая не
пожелала, чтобы мы жили не по ее закону. А она созданное уничтожает,
уничтоженное создает вновь. (12) Если же кого-нибудь старость кротко
отправит прочь, не вырвав внезапно из жизни, но уведя из нее незаметно, -