"Луций Анней Сенека. Письма" - читать интересную книгу автора

размышлений: я почувствовал в душе некую перемену - не страх, но
подавленность, вызванную новизной непривычного места и его гнусностью. Я не
говорю о себе - ведь мне далеко до людей терпеливых, а до совершенных и
подавно, - но и у того, над кем фортуна потеряла власть, душа тут заболит и
лицо побледнеет. (4) Есть вещи, Луцилий, от которых ничьей добродетели не
уйти3: ими природа напоминает о неизбежности смерти. Каждый нахмурится при
виде грустного зрелища, каждый вздрогнет от неожиданности, у каждого
потемнеет в глазах, если он, стоя у края бездны, взглянет в ее глубину. Это
- не страх, а естественное чувство, неподвластное разуму. (5) Так храбрецы,
готовые пролить свою кровь, не могут смотреть на чужую, так некоторые падают
без чувств, если взглянут на свежую или старую, загноившуюся рану либо
прикоснутся к ней, а другие легче вынесут удар меча, чем его вид. (6) И я
почувствовал, повторяю, если не смятенье, то перемену в душе; зато, снова
увидав первый проблеск света, я ощутил, как она воспрянула без моего ведома
и принужденья. Потом я принялся сам с собою рассуждать, как глупо одного
бояться больше, другого меньше, хотя исход всюду один. В самом деле, какая
разница, рухнет ли на тебя будка или гора? Никакой! И все же иные больше
боятся обвала горы, хоть и то и другое одинаково смертоносно. Вот до чего
слеп страх: он видит не исход, а только орудия. (7) Ты, верно, думаешь, что
я говорю как стоики, которые полагают, будто душа человека, раздавленного
большой тяжестью, не может уцелеть, но немедля рассеивается, не имея
свободного выхода? - Нет! И мне кажется, что утверждающие это заблуждаются.
(8) Как нельзя придавить пламя (оно обтекает любой гнет и вырывается
наружу), как невозможно рассечь ударом или пронзить острием воздух, ибо он,
поддавшись, сразу же сливается снова, так и душу, которая состоит из
тончайшего вещества, нельзя удержать и придавить в теле: благодаря этой
тонкости она прорывается сквозь все, что бы ни навалилось сверху. Как
молнии, даже когда она широко сотрясает и озаряет все вокруг, открыт выход
через самую узкую щелку, так и душе, чье вещество тоньше огненного, по всему
телу свободен путь к бегству. (9) Вопрос только в том, может ли она остаться
бессмертной. Но в этом даже не сомневайся; если она пережила тело, то никоим
образом погибнуть не может - по той самой причине, по которой не погибает
никогда, ибо нет бессмертия с каким-нибудь исключением, и тому, что вечно,
невозможно повредить. Будь здоров.

Письмо LVIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Вчера я, как никогда прежде, понял всю бедность и даже скудость
нашего языка. Случайно заговорив о Платоне, мы натолкнулись на бессчетное
множество таких предметов, которые нуждаются в именах и не имеют их или
таких, что имели имя, но потеряли его из-за нашей привередливости. Но
терпима ли привередливость при такой бедности? (2) Насекомое, у греков
называемое оГотрое, преследующее скот и разгоняющее его по всему урочищу,
наши называли "оводом". В этом поверь хотя бы Вергилию:
Возле Силарских лесов и Альбурна, где падубов рощи, Есть - и много его
- насекомое с римским названием Овод - а греки его называют по-своему
"оистрос". Жалит и резко жужжит; испуганный гудом, по лесу Весь разбегается
скот.1
Я думаю, понятно, что слово это исчезло. (3) Или, чтобы тебе не ждать
долго, вот еще: раньше употреблялись простые слова - например, говорили