"Луций Анней Сенека. Письма" - читать интересную книгу автора

есть сомнения насчет матери Сервия, а отца-у Анка не имеется, царя именуют
внуком Нумы8. (31) И еще он заметит, что тот, кого мы называем диктатором и
о ком читаем в истории' под тем же именем, у древних звался "начальником
народа", что сохраняется доныне в авгуральных книгах, а доказательством
служит произведенное от этого наименование "начальник конницы". Равным
образом-он заметит, что Ромул погиб во время солнечного затмения и что право
воззвания к народу было уже у царей; некоторые, в том числе Фенестелла,
полагают, будто об атом есть в понтификальных книгах9. (32) Если же эти
книги развернет грамматик, он прежде всего внесет в свои заметки старинные10
слова: ведь Цицерон говорит "воистину" - вместо "на самом деле", а также
"оного" вместо "его". Затем грамматик перейдет к тем словам, употребленье
которых изменилось за столетье; например, Цицерон говорит: "его
вмешательство вернуло нас от самой известковой черты", ибо то, что у нас в
цирке называется "меловой чертой", в старину именовалось "известковой"11.
(33) Потом он соберет Энниевы стихи, прежде всего эти, написанные о
Сципионе:
Кому ни гражданин, ни враг Воздать не мог награду по трудам его.
Из этого, скажет он, понятно, что в старину слово "труды" означало
также и "подвиги, дела": ведь поэт имеет в виду, что Сципиону никто, ни
гражданин, ни враг, не мог воздать награду за его подвиги. (34) И совсем уж
счастливым он сочтет себя, обнаружив, откуда, по-видимому, взял Вергилий
слова:
... грохочет Неба огромная дверь.12
Энний, скажет он, похитил их у Гомера, а Вергилий - у Энния. Ведь у
Цицерона в этих самых книгах "О государстве" есть такая эпиграмма Энния:
Если возможно взойти в небожителей горнюю область, Мне одному отперта
неба великая дверь.
(35) Но чтобы мне самому, отвлекшись, не соскользнуть на путь
грамматика или филолога, напоминаю тебе, что и слушать и читать философов
нужно ради достижения блаженной жизни, и ловить следует не старинные или
придуманные ими слова либо неудачные метафоры и фигуры речи, а полезные
наставленья и благородные, мужественные высказыванья, которые немедля можно
претворить в действительность. Будем выучивать их так, чтобы недавно бывшее
словом стало делом. (36) Никто, я думаю, не оказал всем смертным столь
дурной услуги, как те, кто научились философии словно некому продажному
ремеслу и живут иначе, чем учат жить. Они-то, подверженные всем обличаемым
ими порокам, и являют собой наилучший пример бесполезной учености. (37) От
такого наставника мне столько же пользы, сколько от кормчего, которого в
бурю валит морская болезнь. Когда несет волна, нужно держать руль, бороться
с самим морем, вырывать у ветра паруса: а чем мне поможет правитель корабля,
одуревший и блюющий? Разве нашу жизнь, по-твоему, буря не треплет сильнее,
чем любую лодку? Нужно не разговаривать, а править. (38) Все, что говорится,
чем бахвалятся перед заслушавшейся толпой, - заемное, все это сказано
Платоном, сказано Зеноном, сказано Хрисиппом, Посидонием и огромным отрядом
им подобных. А как нынешним доказать, что сказанное подлинно им принадлежит,
я тебе открою: пусть поступают, как говорят. (39) Я сказал все, что хотел
тебе сообщить, а теперь я пойду навстречу твоему желанью и то, чего ты
требовал, целиком перенесу в другое письмо, чтобы ты не брался усталым за
дело спорное, которое надобно слушать, с любопытством насторожив уши. Будь
здоров.