"Луций Анней Сенека. Письма" - читать интересную книгу автора

отказаться от мысли, столь любезной некоторым, - будто каждому дан в
воспитатели бог, пусть даже не сановитый, а второразрядный, из числа тех, о
ком Овидий говорит; "бессмертные низкого званья" ). Но я хочу, чтобы,
отказываясь от этого заблужденья, ты помнил одно: наши предки, верившие в
него, были истинные стоики, - ведь они каждому давали либо гения, либо
Юнону2. (2) Позже мы посмотрим, есть ли у богов время быть управителями
частных дел; а покуда знай: приписаны ли мы к богам или брошены ими и отданы
фортуне3, - ты никого не сможешь проклясть страшнее, чем пожелав ему быть в
гневе на себя самого. Нет причины накликать на того, кого ты считаешь
достойным кары, вражду богов: они и так враждебны ему, даже если он,
по-видимому, преуспевает через их покровительство. (3) Присмотрись
пристальней, что такое наши дела действительно, а не по названию, и ты
узнаешь, что большая часть бед - это удачи, а не беды. Как часто становилась
причиной и началом счастья так называемая "невзгода"? Как часто встреченное
общими поздравлениями событие строит лишнюю ступень над пропастью и
поднимает высоко вознесенного еще выше, как будто оттуда, где он стоял,
падать безопасно? (4) Но и в самом падении нет никакого зла, надо только
разглядеть предел, ниже которого природа никого не сбрасывала. Исход всех
дел, повторяю, близок, - одинаково близок и от того места, откуда изгоняется
счастливец, и от того, откуда выходит на волю несчастный. Мы сами
увеличиваем расстоянье и удлиняем путь страхом и надеждой. Если ты умен,
мерь все мерой человеческого удела, не преувеличивай поводов ни для радости,
ни для страха. Чтобы сократить время боязни, стоит сократить и время
радости. (5) Но почему я только убавляю это зло? Ничего вообще ты не должен
считать страшным! Все, что волнует нас и ошеломляет, - пустое дело. Никто из
нас не разобрался, где истина, и все заражают друг друга страхом. Никто не
отважился подойти ближе к источнику своего смятения и узнать его природу,
понять, нет ли в нем блага. Потому-то и верят поныне пустому заблужденью,
что оно не изобличено. (6) Так поймем же, до чего важно вглядеться
внимательнее, - и станет очевидно, как кратковременны, как шатки, как
безопасны причины нашей боязни. В душе у нас и теперь та же путаница, какую
видел Лукреций:
Ибо как в мрачных потемках дрожат и пугаются дети, Так же и мы среди
белого дня опасаемся часто.
4 Так что же, разве мы и впрямь не глупее любого ребенка, если
страшимся при свете? (7) Нет, Лукреций, это неверно, мы страшимся не при
свете, а сами разливаем вокруг тьму и не видим, что нам во вред и что - на
пользу; всю жизнь мы проводим в бегах и от этого не можем ни остановиться,
ни посмотреть, куда ставим ногу. Вот видишь, какое безумье этот безудержный
бег в темноте. А мы, клянусь, только о том и стараемся, чтобы нас отозвали
попозже, и хоть сами не знаем, куда несемся, упорно продолжаем мчаться тем
же путем. (8) Но ведь может и посветлеть, если мы захотим! Есть только один
способ: усвоить знание всего божественного и человеческого, не только
окунуться в него, но и впитать, почаще повторять усвоенное и все относить к
себе, исследовать, что благо, что зло, а чему эти имена напрасно приписаны,
исследовать, что есть честное, что есть постыдное, что есть провиденье. (9)
Но пытливость человеческого ума не останавливается в этих пределах: ему
хочется заглянуть и дальше вселенной, понять, куда она несется, откуда
возникла, к какому исходу мчит все вещи их необычайная скорость. Мы же
оторвали душу от этого божественного созерцания и низвели ее до низменной