"Луций Анней Сенека. Письма" - читать интересную книгу автора

"Чему ты удивляешься? Перед чем цепенеешь? Все это - одно бахвальство!
Такими вещами не владеют - их выставляют напоказ, а покуда ими любуются, они
исчезают. (18) Обратись-ка лучше к подлинным богатствам, научись
довольствоваться малым и с великим мужеством восклицай: у нас есть вода,
есть мучная похлебка, - значит, мы и с самим Юпитером потягаемся счастьем!
Но прошу тебя: потягаемся, даже если их не будет. Постыдно полагать все
блаженство жизни в золоте и серебре, но столь же постыдно - в воде и
похлебке". - (19) "А как же, если их не будет?" - Ты спрашиваешь, где
лекарство от нужды? Голод кладет конец голоду. А не то какая разница, велики
или малы те вещи, которые обращают тебя в рабство? Важно ли, насколько
велико то, в чем может отказать тебе фортуна? (20) Эта самая вода и похлебка
зависит от чужого произвола; а свободен не тот, с кем фортуна мало что может
сделать, но тот, с кем ничего. Да, это так; если ты хочешь потягаться с
Юпитером, который ничего не желает, - нужно самому ничего не желать". Все
это Аттал говорил нам, а природа говорит всем5. Если ты согласишься часто об
этом думать, то добьешься того, что станешь счастливым, а не будешь
казаться, то есть будешь казаться счастливым самому себе, а не другим. Будь
здоров.

Письмо CXI
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты спросил меня, как назвать "софизмы" по-латыни. Многие пытались
дать им название, но ни одно не привилось; как видно, сам предмет для нас
был неприемлем и настолько неупотребителен, что противились даже его имени.
Мне самым подходящим кажется то, которое употреблял Цицерон: (2) он называл
их "изворотами"1, поскольку тот, кто им предался, только хитро запутывает
мелкие вопросы, ничего полезного для жизни не приобретая, не став ни
мужественней, ни воздержней, ни выше духом. Зато всякий, кто занимается
философией ради собственного исцеления, делается велик духом и неодолим,
преисполняется уверенности и кажется тем выше, чем ближе подойдешь. (3) Что
бывает с большими горами, чья высота плохо видна смотрящим издали, и только
приблизившимся становится ясно, как вознеслись их вершины, - то же самое,
Луцилий, происходит и с подлинным философом, доказывающим свою подлинность
делами, а не ухищрениями. Он стоит на возвышении, всем видимый снизу вверх,
и величье его - истинное. Он не обувает высоких подметок и не ходит на
цыпочках, наподобие тех, кто уловками прибавляет себе росту, желая казаться
выше, чем на самом деле. Он доволен своим природным ростом. (4) Да и как ему
быть недовольным, если он дорос до того, что фортуне к нему не дотянуться?
Значит, рост его выше человеческого и при любых обстоятельствах остается
одинаковым, будет ли теченье жизни благоприятным или же она бурно понесется
через пороги трудностей. Такого постоянства не дадут хитрые извороты, о
которых я только что говорил. Душа забавляется ими, но без пользы для себя,
и низводит философию с ее высот в низину. (5) Я не стану запрещать тебе
иногда ими заняться, - но только тогда, когда тебе захочется
побездельничать. В том-то и вся беда, что в них есть некая приятность, они
держат в плену душу, соблазненную видимостью тонкости, и не отпускают, хоть
ее и зовет неодолимая громада дел, хотя всей жизни едва хватает на то одно,
чтобы научиться презирать жизнь. - "А не управлять ею?" - спросишь ты. Это
дело второе; ведь только тот, кто презрел ее, сумеет хорошо ею управлять.
Будь здоров.