"Анри де Сен-Симон. Полные и доподлинные воспоминания о веке Людовика XIV и Регентстве (Избранные главы, Книга 1)" - читать интересную книгу автора

мемуаров, которые требуют, чтобы автор хорошо знал внутреннюю жизнь двора и
ее движущие пружины. Хотя он почти не выходил оттуда, а если выходил, то на
короткое время, хотя он получал там отличия и вращался в хороших кругах,
хотя его там любили, даже уважали: за честность и уменье беречь секреты, тем
не менее верно то, что он никогда не знал ничего как следует, не был ни во
что посвящен. Сама его жизнь, пустая и внешняя, была такою же, как его
"Мемуары". Он не знал ничего за пределами того, что было видно всем. Он
довольствовался тем, что участвовал в пирах и празднествах и из тщеславия
заботился это указать в "Мемуарах"; но он никогда не играл выдающейся личной
роли". Как видим, основной упрек-это отсутствие в дневнике Данжо собственных
оригинальных мыслей, ведущей идеи, достаточной информированности, а также
безмерное пресмыкательство его автора перед теми, кого Сен-Симон не уважал и
не любил, - прежде всего перед королем и госпожой де Ментенон. Была в этой
оценке Данжо и собственная творческая программа, изложенная, так сказать,
"от противного", и тягостное признание в том, что и сам-то Сен-Симон был не
совсем тем, чем хотел быть.
Сен-Симон начал, естественно, с того, что написал свои замечания и
добавления к дневнику Данжо. А потом решил создать свои собственные мемуары
о двух последних десятилетиях правления Людовика XIV и об эпохе Регентства,
то есть о том времени, свидетелем которого он был, хорошо знал, постоянно
обдумывал и оценивал, страстно желая, но так и не сумев сыграть в эти годы
заметную политическую роль. И вот стареющий придворный на два десятилетия
засел в своем огромном кабинете, обложился книгами и рукописями и принялся
создавать гигантское здание "Мемуаров".
Этот труд во многом носил компенсаторный характер. Он не был простыми
"поисками утраченного времени", то есть попыткой еще раз пережить - теперь
лишь с пером в руке - волнения, надежды и разочарования давно прошедших
дней. Это был своеобразный реванш, с которым в мемуарной литературе мы
сталкиваемся далеко не всегда: сейчас Сен-Симон нелицеприятно и свободно
судил тех, перед кем вынужден был раньше почтительно склоняться, не смея им
возражать. Он рассуждал о политических просчетах государственных деятелей,
что якобы ему были ясны с самого начала, о неверных решениях военачальников,
об ошибках царедворцев. Пусть иногда он немного невольно лукавил - писать
ретроспективно о событиях прошлого было, конечно, легче, чем оценивать их в
момент их свершения. Без исторической дистанции прийти к тем обобщениям, к
каким приходил в своих "Мемуарах" Сен-Симон, было, видимо, нельзя. Он давал
оценку прошлого очень взвешенную, очень продуманную и даже выстраданную -
прожито было уже много, еще больше - пережито. И книга его ценна не только
яркими подробностями и впечатляющими портретными характеристиками, а как раз
той общей картиной последних десятилетий ушедшего века и начала века нового,
той их оценкой, теми уроками, которые мемуарист извлекал из нарисованной им
картины.
Сен-Симон, в общем-то, делал ту же работу, которую затем совершит (и
очень скоро) Вольтер, он писал историю "века Людовика XIV". И вот что
интересно: писал он ее в 30-е и 40-е годы XVIII столетия, то есть уже в
эпоху Просвещения, - он ведь дожил до появления не только первых книг
Вольтера, но и до "Духа законов" Монтескье (1748) и до начала издания
"Энциклопедии" (1751), - но его неизменно зачисляют в писатели конца XVII
века, который он как бы замыкает. Для этого были некоторые основания. Из
века Просвещения Сен-Симон как бы выпал - современники его не знали. Да и