"Александр Серафимович. Железный поток (Авт.сб. "Железный поток")" - читать интересную книгу автора

как попало. Одни поют песни, другие спорят, кричат, матюкаются, третьи
забрались на повозки и сонно мотают головами во все стороны.
Об опасности, о враге никто не думает. И о командирах никто не думает.
Когда пробуют этот текучий поток хоть как-нибудь организовать, -
командиров посылают к такой матери и, закинув на плечи винтовки, как
дубины, прикладами кверху, раскуривают люльки, либо орут срамные песни, -
"это вам не старый прижим".
Кожух тонет в этом непрерывно льющемся потоке и как сжатая пружина
теснит грудь: если навалится казачье, все лягут под шашками. Одна надежда
- глянет смерть, и все, как вчера, дружно и послушно встанут в ряды,
только не будет ли поздно? И ему хочется, чтоб скорей тревога.
А в дико шумящем потоке идут и идут демобилизованные из царской армии и
мобилизованные Советской властью; идут добровольно вступившие в красные
войска, в большинстве мелкие ремесленники - бондари, слесаря, лудильщики,
столяры, сапожники, парикмахеры и особенно много рыбаков. Все это
перебивавшиеся с хлеба на квас иногородние, все это трудовой люд, для
которого приход советской власти внезапно приоткрыл краешек над жизнью, -
вдруг почуялось, что она может быть и не такой собачьей, как была.
Подавляющая масса все-таки крестьянская. Эти поднялись со своих хозяйств
почти сплошь. Остались богатей - офицерство и хозяйственные казаки - их не
трогали.
Странно поражая глаз, колыхаясь стройными, перетянутыми в черкесках
фигурами, едут на добрых конях кубанские казаки, - нет, не враги, а
революционные братья, казачья беднота, в большинстве - фронтовики, в
сердца которых среди дыма, огня, тысяч смертей революция заронила
непотухающую искру.
Эскадрон за эскадроном в мохнатых папахах, на которых красные ленточки.
И винтовки за плечами, и сияют черные с серебром кинжалы, шашки, -
стройно, в порядке, среди текучего разброда.
Мотают головами добрые кони.
Будут биться с отцами и братьями. Дома бросили все: хаты, скотину,
домашность, - хозяйство разорено. Едут стройные, ловкие, ало краснеют алые
банты, завязанные милой рукой на папахе, и поют молодыми, сильными
голосами украинские песни.
Любовно смотрит на них Кожух: "Добре, хлопцы! на вас вся надия".
Любовно смотрит, но еще любовнее - на эту бредущую в облаках пыли, как
попало, отрепанную, босую иногороднюю орду, - ведь он - кость от кости,
плоть от плоти ее.
И неотступно тянется за ним его жизнь длинной косой тенью, которую
можно забыть, но от которой нельзя уйти. Самая обыкновенная степная,
трудовая, голодная, серая, безграмотная, темная-темная, косая тень. Мать
еще молодая, а сама с изрезанным морщинами лицом, как замученная кляча, -
куча ребятишек на руках, за подол цепляются. Отец - вековечный казачий
батрак, жилы вытянул: да сколько ни бейся, все равно - ни кола, ни двора.
Кожух с шести лет - общественный пастушонок. Степь, балки, овцы, лес,
коровы, облака бегут, а понизу бегут тени - вот его учеба.
Потом сметливым, расторопным мальчишкой у станичного кулака в лавке, -
потихоньку и грамоте выучился; потом в солдаты, война, турецкий фронт...
Он - великолепный пулеметчик. В горах забрался с пулеметной командой в тыл
туркам, в долину, - турецкий фронт тянулся по хребту. Когда турецкая