"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Бабаев (Роман)" - читать интересную книгу автора

говорливой, веселой, то вдруг, проходя, касалась его выпуклой грудью и
лукаво извинялась краснея.
Звуки зыбкие, матовые. Бегут куда-то один за другим - нельзя связать.
Фикус в углу; свесил глянцевитые листья, как уши; слушает.
Представляется почему-то вечер - такой далекий! Сколько лет ему тогда
было - пять, шесть?.. У березок листочки совсем маленькие, продувные,
желтые, земля лиловая от сумерек, и жуки... ж-ж-ж... Везде майские жуки...
кажется, что просто воздух жужжит, так их много и так от них весело... А у
няньки Мавруши на голове красный платок, и она сидит под березкой, чулок
вяжет... Отбежишь, глянешь издали - совсем как большой гриб сыроежка.
Бабаев сидит против зеркала, и ему видно в нем свое лицо. Иногда оно
кажется ему отвратительным, иногда красивым - худое, темноволосое, с
высокими бровями. А рядом и в зеркале такой тонкий, немного чувственный ее
профиль и поспешно завитые каштановые пряди волос над белым лбом.
Бросает пухлые пальцы на клавиши. Звуки прыгают, сплетаются, дрожат,
как ценное кружево, вдруг разрываются крикливым аккордом и опять сплетаются
и дрожат.
Хочется сказать ей: "Зачем это все? Будет. Не надо больше!" Но она уже
понимает, чуткая... Еще два резких аккорда, потом дробный перебор клавишей.
Вот она откинула голову, повернулась к нему, шепотком спросила: "Довольно?"
Мигает глазами, улыбается. Когда улыбается, то лицо становится совсем
мягким, пушистым, точно сделано из одуванчиков... Потом вдруг скучнеет,
сжимается, восковеет, залегает складка над переносьем.
- Зла, как сорок тысяч ос! - говорит она, подымаясь, смотрит на него
тяжело и неподвижно, как смотрят змеи. - Ведь могла уехать на курсы этой
осенью... поймите - год потерян! В Петербурге теперь... электричество...
улицы синие... народу - бездна!.. Мчалась бы с какой-нибудь Голубиной книгой
под мышкой... а там сходки, споры... Ведь жизнь-то какая, - поймите!
На глаза ее, карие, с желтыми блестками, медленно просачиваются слезы.
Но Бабаеву самому странно, почему ее не жаль, почему хочется ее злить,
смеяться над нею.
- На что вам курсы? - спрашивает он едко, закуривая папиросу.
От папиросы вьется дым, и в дыму скрывается она на миг, потом
выступает.
- На что курсы? - повторяет он. - Ведь это вы так себе все... зря. - Он
старается говорить лениво, обрубленными словами и наблюдает ее искоса,
скривив губы. - Курсы... книжки... музыка... туалета-то сколько! - Думает в
то же время: "Грубо! Зачем?" - но остановиться не может. - Фанты... хохот...
томные взгляды...
- Сергей Ильич!
Она среднего роста, немного полная, и оттого к ней не идет жест
возмущения, как идет он к женщинам высоким и стройным. Бабаев живо
представляет себе высокую, стройную, с откинутой правой рукой, и Лидочка
кажется ему модисткой, от которой не берут плохо сделанного платья, а она
силится доказать, что сделано по журналу.
- Сергей Ильич! Не смейте!
- Учиться вам уже нечему, все знаете, - пропускает сквозь дым Бабаев, -
а выйти замуж только в таких гиблых местах и можно. Думаете, - отчего
женятся? Женятся от скуки, поверьте. На курсах не выйдете, там не скучают...
некогда скучать.