"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Младенческая память (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Это же дикое яблочко была бесспорная пища, и я нашел ее сам!..
До чего отчетливо я помню тот день с белой паутиной, и как паутина эта
за репейник зацепилась, и как садом пахло!..
И еще помню я, как Ариша - она была кривошея - смотрела со всех сторон
на ветки яблони этой, и даже пробовала их трясти, и своею ногою толстой
(совсем без щиколотки были у нее ноги и в рыжих башмаках) разворачивала
листья кругом, как курица, чтобы найти и самой хоть одно такое яблочко, как
я нашел. Нет, ей не удалось!..
Это был день моего восторга!.. В таком же восторге, должно быть,
котенок бывает, когда ему удастся поймать первого кузнечика в траве...
- Или птичку, - добавил я.
- Ну, куда же там котенку птичку поймать! - И оборонительно выставил
вперед квадратную ладонь Ефим Петрович. - Нет, кузнечика... Именно
кузнечика!.. А потом я помню, зимою, в самом начале зимы, в ноябре - снег
уже выпал - было одно тягостное утро и один удивительный, очаровательный
день...
Другая у нас собака была на хуторе, кроме Нептушки, - черная, Арапка...
Бывало, все припадает на передние лапы передо мной и хвостом своим водит
радостно, а хвост необыкновенно пухлый, какой только у глупых собак
бывает...
И вот однажды утром я выглянул из сеней в двери на двор и увидел
почему-то на кусте сирени - а куст был весь в снегу, - увидел этот самый
пухлый Арапкин хвост. Не весь: он был длинный, а только кончик его, самую
кудлатку, в которой репейник всегда торчал...
Что это кусок Арапкина хвоста, я узнал сразу. Но вот была задача: как
он попал на куст сирени? Как он оторвался от Арапки?.. И пятна какие-то
желто-розовые на снегу у крыльца были, и отец счищал со снега их железной
лопатой.
У матери, я помню, лицо было бледное тогда, когда брала она меня на
руки и шептала этак: "Ничего, деточка, не бойся. Убежали уж волки... В лес
убежали волки... Это ночью, когда ты спал, а теперь их уж нет, волков..."
И я понял, что Арапки уж тоже нет, как и Нептушки: разорвали волки
Арапку и съели, и я заплакал в голос...
А очарование пришло через несколько, должно быть, дней, когда нянька
вынесла меня на замерзшую речку, на которую и глядеть-то было больно: так
лед сверкал. Лед был первый, чистенький, гладенький, и бегали по льду этому
сельские ребятишки, с палками-колдашами, глушили рыбу, и вот и теперь я
отчетливо помню, как под их ногами лед булькал... Он был ведь тонкий еще и
именно булькал - другого слова подходящего не знаю, - вот как вода булькает,
когда начинает из полной бутылки литься...
Колдаши у ребят были ветловые с белыми кружочками, вырезанными по
коре... Этими колдашами били по льду, когда под ним прижукшего окуня или
пескаря замечали, - оглушат, пробьют лед и вытащат рыбку голой рукой...
Но не в этом было для меня очарование: не в окуньках и пескариках, а в
том, что тут, на льду этом, я в первый раз в жизни увидел радугу.
Дело простое: иногда колдаш не оглушал рыбы - она уплывала, но от удара
лед трескался веером. Мальчишка кричал: "Орел!" - и убегал дальше; а я,
увидев одного такого "орла", положительно обомлел от счастья... Я опустился
на лед и старался захватить его своими ручонками... Какая это была
красота!.. В каждой трещине, конечно, преломились солнечные лучи, и весь