"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Младенческая память (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Тут Ефим Петрович, все время очень помогавший своему рассказу руками,
начал лепить из мягкого белого хлеба что-то напоминавшее ему, может быть,
"испуг" из воска. Но не нашел еще я, что бы сказать ему кстати (я к тому же
люблю больше наблюдать и слушать, чем говорить), как он продолжал,
загораясь:
- Еще что я помню из того времени совершенно ясно - это пожар и
грабителя... Горело не у нас на хуторе, а в селе, но недалеко от нас. Все
окна у нас были красные, и мать металась по комнатам и вытаскивала подушки
на снег... Помню, как мимо окон провели нашу пару лошадей из конюшни, чтобы
не забыть их вывести потом, когда гореть начнем: ведь часто так, в суматохе,
забывают... Отлично я помню, что сидел на стульчике своем - высокий такой,
домодельный, обыкновенный детский стульчик - и пил чай вместе со всеми,
когда полыхнуло в окна и ударили в колокол... Я слезть со стульчика сам не
мог, а около меня на столе лежал пряник... Я, конечно, его не ел; я был
очень испуган для этого. Но старший мой брат, тот самый пятилетний - его
Колей звали, - взял у меня этот пряник и сказал: "Все равно сгорим!" - и
начал есть.
И вот дальше про пожар этот я ничего не помню, а этот вот пряник, как
его взял Коля и как сказал: "Все равно сгорим" - и начал есть, это я не
забыл. Так, значит, это меня изумило!
Но грабителя я всего яснее помню - потому, может быть, что мне в ту
пору было уже невступно три года.
Дело было летом, как раз во время уборки хлеба. Отец и все в доме были
на поле. Остались в доме только мы трое с матерью: я, Коля и мой младший
брат, еще грудной. На крыльцо к нам вошел нищий, как обыкновенно - в армяке
рыжем и с мешком. Нищие проходили часто, и я бы не запомнил этого, как
других не запомнил. Но этот меня ошеломил: он схватил мою мать за руки,
когда она вынесла ему на крыльцо хлеба, протиснул ее через дверь в комнаты,
протиснулся со своими мешками сам и крикнул: "А ну, щикатунку отмыкай!.."
С этого дня я и слово это, "щикатунка", на целую жизнь запомнил.
Знал ли этот в армяке (а высокий он у меня в памяти, в бороде седины
никакой, борода черная) - знал ли, что дома и на всем хуторе никого, кроме
нас, нет, или увидел это, когда пришел, и сразу задумал ограбить, и, может
быть, подвода его ждала где-нибудь, - это уж впоследствии старался себе я
объяснить, а тогда я, помню ясно, прижался к шкафу и смотрел на него не
плача...
Высокий, выше отца, борода черная, нос хрящеватый и ноздри узкие... И в
шапке, несмотря что лето...
Я помню, что мать отперла шкатулку (желтую, березовую, на комоде
стояла), и он кинулся к ней сам, что-то выхватил и запихивал в мешки; а мать
заламывала руки и плакала... Потом он по ящикам комода стучал, мать и их
отпирала, и он зачем-то совал в мешки ее платья (одно, шерстяное синее, я
очень ярко помню)... Потом мать вынула из ушей серьги и подала ему... Но он
что-то еще требовал...
Он кричал матери: "А то и щенят твоих в мешок!" - и вдруг сильно дернул
меня к себе за руку, и я залился плачем... И маленький, я помню, плакал, а
Коля весь так и дергался за кожаным креслом, и рот у него был совсем, как
говорят, сковородником...
Но вот нищий вдруг подхватил поспешно мешки свои, перебросил через
плечо и к дверям кинулся: это он услышал топот лошади на дворе. И мать,