"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Утренний взрыв (Эпопея "Преображение России" - 7)" - читать интересную книгу автора

Надя не замечала старости своего мужа просто потому, что не видела этой
старости. Выйдя замуж за него в Петрограде, где она была на бестужевских
курсах, она радостно вернулась с ним в Симферополь, где все было для нее
родным, где она могла хоть ежедневно бывать у матери в доме "деда", где мать
ее, Дарья Семеновна, продолжала, как и много лет назад, вести хозяйство; где
жили многие из ее подруг по гимназии, с иными из которых ей доставляло
удовольствие встречаться: ведь недавнее девическое не могло же так вот сразу
испепелиться в ней.
Но самое значительное в ее жизни была, конечно, мастерская ее мужа, где
занимала еще одну из стен картина "Майское утро", два с лишним года назад
тронувшая ее до слез, и где возникала теперь новая, гораздо более сложная и
глубокая "Демонстрация", создававшаяся у нее на глазах и даже при ее
участии, как не раз говорил ей сам Алексей Фомич.
Ведь на этой картине она шла впереди огромнейшей толпы с красным
флагом. Она как бы жила уже там увековеченная, обессмерченная, - там как
будто даже больше, чем вот тут, в телесной своей оболочке... Она нашла для
этой картины в Петрограде массивного, похожего на царя Александра III,
только без бороды, пристава Дерябина. Она ходила к этому приставу вместе с
Алексеем Фомичом; она содействовала тому, что Дерябин, не зная, зачем и куда
он будет нужен Алексею Фомичу, согласился позировать ему, сидя верхом на
прекрасном породистом вороном коне в белых чулках; и вот теперь как живо
стоят они, - и конь и его монументальный всадник на картине, стоят впереди
наряда конной полиции, охраняющей Зимний дворец.
- Без тебя, Надя, не было бы этой моей картины, - так часто говорил
Алексей Фомич, и его слова поднимали Надю в какую-то блаженную высь. Она
чувствовала себя как бы частью вот этого большого художника-творца,
властелина линий и красок, такого необыкновенного, единственного и в то же
время такого простого, своего, всегда бывшего рядом с нею.
Она представляла себе, как будут смотреть эту картину, когда, наконец,
ее можно будет выставить. Не картина, а творение, и как будто не Алексей
Фомич, ее муж, и она вместе с ним творили, а весь народ.
Ведь началом революции будет непременно демонстрация перед Зимним
дворцом, и эта вторая революция после той, пятого года, победит, не может не
победить!.. Если не победит, то ведь нельзя будет и выставить такую картину.
Ее и теперь приходится скрывать от любопытных глаз, никого не впускать в
мастерскую и никому не говорить, чем занят Алексей Фомич.
Те этюды, которые продолжал делать он к своей "Демонстрации", и здесь,
как в Петрограде, ни в ком не могли, конечно, возбудить подозрений: ведь все
эти детали сами по себе были вполне невинного свойства, но вся картина в
целом представлялась Наде большим и серьезным делом, частью огромнейшего и
серьезнейшего дела освобождения России. Этим делом занят был теперь, - она
это ощущала живо, - как на фронте, так и в тылу весь народ, за
исключением... но исключение это виделось Наде таким ничтожным, что она
готова была повторять вслед за Алексеем Фомичом: "Очень шибко катится
колесница русских судеб!.."
Правда, он добавлял к этому еще: "Поэтому и мне надо двигать свою
картину как можно быстрее..." Но Надя знала, что он не теряет не только ни
одного дня, даже и часа во дню, и иногда говорила:
- Ну, Алексей Фомич, так работать, как ты работаешь, не в состоянии, я
думаю, ни один художник.