"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Свидание (Эпопея "Преображение России" - 17)" - читать интересную книгу автора

подала голос ей проснувшаяся Галя. Теперь, когда няня еще не вернулась, а
оставлять Галю одну в спальне было нельзя, Таня вышла с дочкой на руках, и к
ней оживленно обратился Леня:
- Слыхала, Таня, оказывается, на месте лачуг в Донбассе, где ты
начинала свою научную деятельность и откуда сбежала, возник Дворец культуры,
- четырехэтажный и с концертным залом!
- Что ты! Откуда ты взял? - приняла это за шутку Таня.
- Да вот, Александр Петрович рассказывает.
- Где это в бараке начинали вы научную деятельность, Таня? -
полюбопытствовал Матийцев.
- А вы ему верьте! Просто была лаборантка. Но вот Дворец культуры уж
там? Это в самом деле?
- Не точь-в-точь там, так в другом месте, поблизости, - не все ли равно
тебе? - засмеялся, по-своему делая узкие щелки из глаз, Леня.
- Важно то, что Галя наша теперь...
- Если будет лаборанткой в Донбассе, когда вырастет, - подхватил
Матийцев, - найдет для себя пристанище не в дощатом бараке, а в
основательном кирпичном доме. Да и работенка для нее там найдется:
каменноугольный пласт по последним известиям тянется, оказалось, на запад,
до Павлограда, вы, конечно, знаете это, Леонид Михайлович?
- Разве только до Павлограда? - вскинулся Леня. - У нас говорят, что
почти до Днепра, так что скоро, должно быть, не Донбасс уже будет, а
Днепродонбасс!
- Возможно! Вполне возможно! А рядом Криворожье с железом, Никополь с
марганцем, - вот это будет - знай наших! - воодушевился Матийцев и снова
протянул руки к Гале и усадил ее к себе на колени, а когда услышал от нее
свое же:
- Вот это будет, - знай наших! - приложился щекой к ее голове и
проговорил проникновенно:
- Быть, быть тебе лаборанткой в Днепродонбассе!
- Однажды меня судили, - заговорил Матийцев, когда вернулась уже няня и
взяла Галю. - Это давно было, еще до войны, - судили в первый раз в моей
молодой еще жизни. Тогда в первый раз узнал я, что такое прокурор был в
старом царском суде, а до того не имел о нем ясного понятия. И вот тогда же
в первый раз я увидел энтузиаста революции, большевика, хотя ему было
всего-то не больше семнадцати лет. Он был ссыльный, но бежал из ссылки и жил
как птица небесная. Я и виделся-то с ним недолго, и прошло с того времени, -
ведь перед войной это было, - лет, должно быть, восемнадцать, а все-таки
отчетливо я его помню. Погиб, должно быть, от пули, от тифа, от голода, -
мало ли от чего можно было исчезнуть с лица земли в такие годы. А вот из
памяти моей не исчез... Иногда вспомню его, и больно станет... Нет, скверная
штука бывает иногда - память. А сейчас я его вспомнил, глядя вот на вас,
Таня: он тоже был, как мне говорил, из Крыма, - ваш земляк, значит; Колей
звали. Отец его был там военным врачом, - так он мне говорил. Ведь это он
меня, инженера Матийцева, сделал революционером Даутовым. Он мне и фамилию
эту придумал, и паспорт на имя Даутова достал. Помню, я тогда спросил его:
"Что же это за фамилия такая, Даутов? Дагестанская или осетинская?" - "Э-э,
чья бы ни была", - сказал Коля. "Я потому это спрашиваю, - говорю, - что,
кроме как на русском и не бойко на немецком, ни на каком языке не говорю...
Даже во французском слаб, а не только в каких-то дагестанских, осетинских".