"Виталий Сертаков. Рудимент " - читать интересную книгу автора

выгоняли, потому что так всем было удобно.
Почти всем. Кроме сучки Марины. О ней чуть позже.
Но один из молодых докторов записал мои байки на кассету, целых полтора
часа почти бессвязной сказочной ерунды. Потом эта кассета сыграла роль, еще
какую. Благодаря незнакомому аспиранту я вплотную познакомился с Фондом.
Куколке, конечно, пришлось немало страдать, это верно. Но она родилась
и выросла в стране, где люди в городах не знают, как это - посреди зимы
оказаться без отопления и горячей воды. И уж тем более, она никогда не жила
с тремя алкоголичками на пятнадцати квадратных метрах. И не делила
десятиметровую палату с двумя малолетними дебилами. Она не знает, каково
это, когда в палате постоянно разит мочой, несвежим бельем и рвотой из
туалета по соседству, когда ниже этажом круглые сутки вопят и стонут, а
дизельный грузовик разгружается дважды за день прямо под твоим окном, и
после него становится невозможно дышать. И Дженне не приходилось иметь дело
с нашими санитарками.
Например, с такой стервой, как Марина.
Но, если вдуматься, Марине я многим обязан. В конечном счете, я обязан
ей тем, что переехал в Америку. А первое время, когда мы с ней схлестнулись,
я рыдал оттого, что не могу перегрызть ей горло.
Да, было и такое. Сейчас мне смешно вспоминать, как я бесился. Эта
химера стала первым человеком, кого мне осознанно захотелось убить.
Мне исполнилось девять лет, когда ее определили в наше отделение.
Скорее всего, ее выгнали из другой больницы. Я не встречал за свою короткую
жизнь более вредного и злопамятного существа. Наверное, внутри она была
глубоко несчастна, но такое чувство, как жалость к посторонним, посетило
меня совсем недавно. А восемь лет назад я мог пожалеть разве что маму и
бабушку.
Марина отличалась неприятной бесформенной полнотой, ходила вразвалку и
непрерывно что-то жевала. Общаясь с врачами, неизменно смотрела в сторону.
Нельзя сказать, что она ненавидела больных. Настоящая ненависть - слишком
сильное чувство для злобной дворняжки. Ее выпуклая лоснящаяся рожа излучала
единственный усталый вопрос: "Когда же, наконец, вы все передохнете,
маленькие проклятые ублюдки?"
Так что ненависть тут ни при чем. Обычная брезгливая неприязнь.
Марина питалась в столовой с сестрами, но ухитрялась урвать из пайков,
предназначенных для больных. Нет, она, конечно, ни у кого не отбирала пищу.
Просто многие игнорировали ужин или просыпали завтрак, а она приносила с
собой кастрюльку с крышкой. Не знаю, кого она подкармливала, возможно,
собаку. Детей у нее не было, это я разведал наверняка, у другой нянечки.
Впрочем, такая стерва вряд ли могла полюбить и животное.
Все, что она делала, оборачивалось на зло нам. После влажной уборки мои
книги, как бы невзначай, оказывались на высоком подоконнике, откуда сам я их
достать не мог. Завтрак в ее смену приезжал едва теплый, а сменное белье
почему-то сырое. Если кто-то из малышей по соседству начинал плакать, она
могла часами листать журнал под лампой в коридоре. Утром она подолгу не
выносила ночные горшки за теми, кто способен был сам осуществить туалет. Что
касается нас, лежачих, то меня передергивает при одном воспоминании. Она не
била нас, Боже упаси, но, встречаясь с ней глазами, хотелось заткнуться и ни
о чем больше не просить. Сестер не хватало, а санитарок - и подавно. Марина
прекрасно сознавала, что ее не выгонят. Зарплата позволяла ей спать посреди