"Виталий Сертаков. Рудимент " - читать интересную книгу автора

рабочего дня.
Она стала моим личным врагом после того, как обидела Арика. Арик в
палате был самый младший, года четыре. Он все понимал, но почти не говорил,
в лучшем случае его можно было раскрутить на "да" и "нет". Его родители жили
далеко в области, километров за триста, и могли посещать сына только по
выходным. И то не всегда. Потому что у них росла еще маленькая дочка.
Бабушка Настя, наша добрая санитарка, сказала мне как-то, что родители Арика
специально завели еще ребенка, чтобы не сойти с ума.
Например, как моя мамочка.
Арик поступил к нам в период какого-то обострения. Когда он не плакал,
то молчал, уставившись в одну точку. Очень боялся обходов и при первом
появлении белых халатов начинал голосить. Успокоить его было крайне
непросто. Надо отметить, что по сравнению со мной он выглядел настоящим
богатырем; у него сохранялась подвижность всех конечностей. Вся его
незамысловатая больничная жизнь подчинялась единому ритму - дождаться
воскресенья, когда приедет мама. Если его мама по какой-то причине не
приезжала, с ним случался тихий или громкий припадок. Арик начинал хныкать в
воскресенье, уже часов с двух, а к ночи хныканье превращалось в протяжные
рыдания. Ни я, ни наш третий сосед нормально спать уже не могли.
И как-то случилось, что мама Арика не приехала две недели подряд. И на
второе воскресенье упало дежурство Марины. Сестра отсутствовала. Нам
предстояло терпеть Марину до утра понедельника, это означало, что меня не
вывезут на кресле в соседнюю палату, а про прогулку на улице можно было
вообще забыть. И про телевизор. Это означало,что ребят не пустят внимать
моей очередной вечерней дребедени, в которой я нуждался, возможно, больше,
чем благодарные слушатели. Потому что я хотя бы на время чувствовал себя
востребованным. Если дежурство Марины падало на выходные, вольности не
позволялись. Все сидели, как мыши. А если Марина надумает смотреть маленький
телевизор в сестринской комнате, то возникнут постыдные сложности с уборной.
С судном. С уткой. А еще хуже, если придется терпеть без утки.
Арик позавтракал. Его мать все не появлялась. Он начал плакать, сначала
тихонько, затем во весь голос. Марина мыла пол, я читал книжку. Марина
сказала Арику:
- Заткнись, пожалуйста, и без тебя тошно!
Ничего страшного, подумал я, ее обычное раздраженное состояние. Потом
она потопала, оставив нас задвинутыми в угол. Арик ревел все сильнее и
доревелся до спазмов. Дело кончилось тем, что его начало тошнить, и весь
завтрак оказался на одеяле и только что вымытом, чистом полу. Весьма
неприятно, но я, в свои девять лет, насмотрелся картинок и похлеще.
Тут вернулась жующая Марина, чтобы закрыть окно и вернуть кровати на
места. Она мрачно огляделась и с чувством выругалась. Я продолжал читать,
стараясь дышать ртом. От блевотины Арика здорово воняло.
- Жрете, что не попадя! - сказала Марина. - Носят вам всякое дерьмо,
будто столовой мало. Ты нарочно все загадил?! Не видел, что я убралась? Я
тебе что, железная?
- К нему мама не приехала, - попытался я смягчить обстановку, уже
чувствуя, что сегодня с Мариной лучше не связываться. Возможно, ее
пропесочило начальство, или позавтракала несвежими консервами.
В тот день она словно сорвалась с катушек. Словно прогоркшая желчь, что
ее переполняла, сорвала крышку и ринулась наружу.