"Мигель де Сервантес Сааведра. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский (Часть 2)" - читать интересную книгу автора

всякий луч солнца ее красоты, достигнувший моих очей, озарит мой разум и
укрепит мой дух, и тогда в целом свете не найдется равных мне по уму и
отваге.
- Сказать по совести, сеньор, - возразил Санчо, - когда я видел это
самое солнце, то бить сеньору Дульсинею Тобосскую, оно было не такое уж
яркое и никаких лучей не посылало, верно, потому, что ее милость, как я вам
уже докладывал, просеивала тогда зерно и густая пыль облаком стояла вокруг
нее и застилала ее лицо.
- Так ты, Санчо, все еще продолжаешь утверждать, думать, верить и
стоять на том, что сеньора Дульсинея просеивала зерно, - спросил Дон Кихот,
- хотя эта работа и занятие нимало не соответствуют тому, что обыкновенно
делают и долженствуют делать особы знатные, созданные и предназначенные для
иных занятий и развлечений, по которым их знатность угадывается на
расстоянии арбалетного выстрела?.. Плохо же ты помнишь, Санчо, те стихи
нашего поэта {1}, в коих он описывает, чем занимались там, в хрустальных
своих чертогах, четыре нимфы: как они вышли из вод любимого Тахо и, усевшись
на зеленой лужайке, принялись расшивать драгоценные ткани, которые, по
словам хитроумного поэта, были сработаны и сотканы из золота, жемчуга и
шелка. И тем же, должно думать, была занята и моя госпожа, когда ты ее
увидел, если только какой-нибудь злой волшебник, завидующий моим подвигам,
не подменил ее,и не преобразил, как и все, что мне доставляет отраду, в
нечто совершенно иное, - я даже боюсь, как в истории моих деяний, будто бы
вышедшей из печати, автор ее, в случае если это враждебный мне кудесник, не
подтасовал событий, не примешал к правде уйму небылиц и не увлекся рассказом
о других происшествиях, к продолжению этой правдивой истории не относящихся.
О зависть, корень неисчислимых зол, червь, подтачивающий добродетель! Всякий
порок, Санчо, таит в себе особое наслаждение, но зависть ничего не таит в
себе, кроме огорчений, ненависти и злобы.
- Я тоже это всегда говорю, - подхватил Санчо, - и сдается мне, что в
этой самой книжке или истории, которая, если верить бакалавру Карраско,
будто бы про нас написана, чести моей, уж верно, достается, словно иному
упрямому борову, который не хочет идти, а ему и справа и слева, как
говорится, наподдают ногами, так что пыль столбом. А между тем, верное
слово, я ни про одного волшебника ничего худого не говорил, да и добра у
меня не так много, чтоб мне можно было завидовать. Правда, я немножко себе
на уме и не прочь иной раз сплутовать, но хоть я и плутоват, да зато
простоват, и простота моя - от природы, а вовсе не напоказ, и когда б у меня
не было ничего за душой, кроме веры, а я всю свою жизнь искренне и твердо
верю в бога и во все, чему учит и во что верует святая римско-католическая
церковь, и являюсь заклятым врагом евреев, то из-за одного этого сочинителям
следовало бы отнестись ко мне снисходительно и в своих писаниях выставить
меня в выгодном свете. А впрочем, пусть себе говорят, что хотят, голышом я
родился, голышом весь свой век прожить ухитрился, и что про меня пишут в
книгах и теперь будут по всему свету трепать мое имя - на это мне наплевать:
пусть говорят все, что им заблагорассудится.
- Это мне приводит на память, Санчо, случай с одним знаменитым поэтом
нашего времени, - сказал Дон Кихот, - он сочинил колкую сатиру на всех
куртизанок, но одну из них не упомянул и не назвал, так что закрадывалось
сомнение, куртизанка она или нет; она же, обнаружив, что не попала в список,
стала пенять стихотворцу и спросила, что-де он в ней такое нашел, из-за чего