"Эфраим Севелла. Мужской разговор в русской бане" - читать интересную книгу автора

толпой на вокзале и, предъявив билет проводнику, усатому и мрачному
украинцу, какими я рисовал себе бандеровцев, вошел в вагон и занял место у
окна. Второе сиденье у прохода оставалось свободным, а так как вагон был
наполовину пуст, то я с некоторым облегчением решил, что поеду один, без
соседей, а следовательно, и без необходимости вступать в путевые разговоры.
Была зима. И довольно холодная для этих мест, где вызревает виноград.
Наглухо закрытые окна вагона подернулись узорами морозного инея. Пассажиры,
понемногу заполнявшие вагон, были большей частью сельскими жителями. Тулупы,
полушубки, бараньи шапки. Одна лишь украинская речь и ни слова по-русски.
Кислый запах плохо выделанной овчины, перемешанный с острой чесночной вонью
и щиплющим в горле едким дымом махорки-самосада.
Вот в таком окружении и в такой атмосфере мне предстояло протомиться
два часа, пока этот поезд местной линии дотащится до Карпатских предгорий и
выплюнет меня в ночь, на незнакомую станцию, к не-
известным людям. Я решил подремать, чтобы совсем не привлекать к себе
внимания. Поднял меховой воротник выше ушей, надвинул шапку на глаза,
прислонился плечом и ухом к стене и услышал:
- Это место не занято?
Я приоткрыл один глаз и из-под овчинной бахромы моей шапки неясно
различил женский силуэт у соседнего со мной сиденья. Вопрос относился явно
ко мне, и я встрепенулся, отстранился от стены, чтобы принять позу
поприличней.
- Конечно, свободно. Располагайтесь.
Я ее еще не разглядел, мне мешала овчинная шапка, сдвинутая на лоб, но,
когда я стряхнул шапку назад, моему взору предстало видение. Я и до того
видел красивых женщин. Актрис в кино и театре. Да и в большой Москве можно
встретить на улицах множество очаровательных красоток, одетых хоть победней
и похуже, чем в Париже, но компенсирующих этот недостаток свежестью и
естеством своей женственности.
Такой, как эта, я не встречал. Она вся до краев была переполнена
заманчивой до одури волшебной прелестью, от которой мужчины лишаются ума,
теряют волю, становятся послушными, как ягнята, и с восторгом покоряются
каждой прихоти повелительницы. Румяные с мороза щеки лучились двумя
вкуснейшими ямочками, резные ноздри вздернутого носика трепетали, словно
пульсируя. Глаза большущие и черные, какими бывают в этих краях крупные
черешни. А волосы, в неожиданном контрасте с ее южной смуглостью, были белые
и мягкие. Белые, с легкой желтизной, цвета местного сливочного масла. Или
льна. Желтые, с серебристым отливом.
В ушах покачивались маленькие сережки черненого серебра с крохотными
каплями рубина посередке. И эти алые, как кровь, капельки рубина прелестно
гармонировали с ее влажно-черными глазами и вызывающе ярко рдели на фоне
желто-серебристых, ниспадавших на плечи волос.
На ней была овчинная душегрейка в талию, темно-желтая, расшитая узорами
на груди и на спине и окаймленная снизу и по краям рукавов полоской серого
вывернутого меха. На плечах, небрежно сброшенный с головы, лежал мягкий
шерстяной платок с
редкими нераспустившимися бутонами красных роз по светлому полю -
польское изделие домашней выделки, излюбленное не только местными паненками,
но и украинскими дивчинами Львова.
Она была очень молода, чуть старше двадцати. И стройна. Не худа и