"Эфраим Севелла. Мужской разговор в русской бане" - читать интересную книгу автора

меня догола, с себя все поскидает, ручкой мой
член доведет до железного стояния, поставит меня в одном конце комнаты,
а комната у нее была большая, как зал заседаний, и от другой стены бежит ко
мне и с ходу прыгает, без промаха надеваясь на член, а ножками обхватывает
мою талию и ручками на шее виснет.
- Поехали,- кричит. Как Гагарин, когда в космос полетел.
И я бегаю с нею на члене метров двадцать и назад. Потом снова и снова.
А она вертится на члене, подскакивает, чуть не срываясь с него, и снова
нанизывается, скуля от наслаждения.
А я бегаю. Здоров был как конь. В Америке - подай такую идею, там бы
непременно соревнования организовали, кто дальше пробежит со своей
напарницей на члене и последним свалится и от усталости и от подступившего
оргазма. И портреты чемпиона в газетах бы печатали. И отвалили бы круглую
сумму, в долларах. Как приз.
У нас, в России, мы забавлялись втихаря, плотно зашторив окна, и я
бегал по тридцать кругов, пока не каменели мышцы на ногах, и сваливался на
диван, лишь когда подступал оргазм и подкашивались ноги.
Больше ничем Томочка не запомнилась и на большее, я абсолютно уверен,
не претендовала. Одноклеточное существо. Амеба. С ресничками. Хорошо
налаженная Богом и отрегулированная личным опытом сексуальная машина. Без
запаха и цвета.
Такие бабенки - дар господень, когда нужно без забот и хлопот стравить
давление, распирающее яйца, и забыть, как забывают промелькнувший за окном
вагона заурядный, ничем не примечательный пейзаж.
Таня, секретарша другого хозяина города, была совсем иного типа
женщиной. У нее был ребенок. Девочка. Лет девяти-десяти. Галочка.
Трогательное существо с удивленными и, я бы сказал, всегда грустными серыми
глазами, со светлыми, мягкими волосами, большими завитками ложившимися ей на
плечи и на спину.
Мать ее, Таня, происхождения была простого, крестьянского, откуда-то
из-под Волхова, из тех болотистых и сырых мест восточнее Ленинграда, где
болота высасывают у людей все жизненные соки, и они выглядят какими-то
невзрачными, невыразительными. Как загнанные рабочие лошадки.
Галочка, в отличие от матери, ничего плебейского в своем облике не
имела. Тонкое породистое лицо. Нежные пальчики. Застенчива, скромна,
ненавязчива, от природы тактична. Ничего русского, славянского в ней не
угадывалось. И для этого были весьма веские основания, как я выяснил
несколько позже, уже став любовником ее мамы.
Таня была матерью-одиночкой, и в метрике ее дочери имя отца
отсутствовало, был прочерк, пустое место. У Галочки не было отца, и ни дочь,
ни мать никогда об этом не заговаривали, словно так и надо и другого быть не
может. Зато любили они друг друга такой любовью, какую я редко встречал в
нормальных семьях с полным комплектом родителей.
Как взрослая подруга, девочка трогательно опекала мать, помогала ей,
убирала квартиру, мыла посуду, бегала в магазин за покупками. И при этом
училась в школе прекрасно. Она инстинктом чуяла мамино одиночество и женскую
беззащитность и пыталась из последних силенок уберечь ее от расстройства,
порадовать, вызвать на ее бледных бескровных губах улыбку.
После школы она приходила к маме на работу и там в приемной у хозяина
города тихо и незаметно для посетителей присаживалась у маминого