"Эфраим Севелла. Мужской разговор в русской бане" - читать интересную книгу автора

В Литве стреляли, резали, били. Вешали публично на площадях. А чтобы с
корнем вырвать дух сопротивления, очищали Литву от литовцев. По ночам войска
МВД оцепляли деревни, и все живое, кроме скота,
грузилось в товарные вагоны и прямым сообщением отправлялось в Сибирь.
Литву очищали под гребенку: деревню за деревней, уезд за уездом.
Можно было проехать десятки километров и не встретить живой души.
Пустые, брошенные дома с распахнутыми настежь дверями и окнами, заросшие
бурьяном огороды и непаханые поля да одичавшие кошки, вернувшиеся к своему
первобытному способу кормежки: ловле полевых мышей.
Операции по выселению, вернее, охота за живыми людьми, назывались
акциями, и в них, кроме солдат и офицеров МВД, принимал участие
партийно-советский актив, то есть каждый, кто умудрился примкнуть к новой
власти. В том числе и я, молодой и зеленьый слушатель Высшей партийной школы
в Москве, на правленный в Литву на практику. Участвовал я в та-кой акции
один раз, опростоволосился и за потерю по-литической бдительности был
отстранен от следующих операций. К моей великой радости. Хотя нахлебался я
горя по горло, и только чудом не рухнула вся моя партийная карьера.
Послали меня в Алитус, гнусное место на юге Литвы. Весь уезд - лесные
хутора, непроходимые чащи. "Зеленые братья" - литовские партизаны там себя
чувствовали как у Христа за пазухой: резали коммунистов, поджигали
автомобили и даже нападали на военные гарнизоны. Ну, поступил приказ: весь
уезд, с детьми и бабами, подчистую выселить в Сибирь. Сталин называл такую
операцию ликвидацией питательной среды для повстанцев.
Разделили нас на группы: несколько солдат, офицер и штатский, вроде
меня. По количеству хуторов. Каждой группе поручен один хутор. Собрать там
все живое в кучу, никому не позволить бежать, доставить на станцию,
погрузить в товарный вагон, запломбировать и отчитаться по инстанции.
Сразу хочу оговориться: нету тяжкого греха на моей душе. Я не из тех,
кто после смерти Сталина стали открещиваться от всего, что было, хотя сами
принимали в тех нечистых делах самое активное участие. Повезло ли мне или
совесть во мне не совсем иссякла, но я и в ту пору кожей чувствовал, что
делаем мы гнусные делишки, и хоть и не протестовал в открытую (таких
самоубийц я не встречал), но старался
изо всех сил быть подальше, не марать рук. Позиция не из самых
благородных, но по тем временам и такое поведение требовало немалых усилий.
Ну, не мог я, то ли по природе своей, то ли по воспитанию, что мне дали
родители, стать палачом. Поэтому толкался где-то рядом с палачами, что, вины
с меня не снимает, и совесть свою чистой считать не могу.
Как все это выглядело - сейчас обрисую.
Акция проводилась ночью. Войска оцепили все дороги - мышь не пробежит,
а оперативные группы на грузовиках ринулись к хуторам. У каждой группы был
свой намеченный хутор и точные данные о тех, кто его населяет.
На американском "студебеккере" помчались мы к своему хутору. В кабине
сидят солдат-водитель и лейтенант. Он - наш командир. А я и еще один
солдатик с автоматом мотаемся в кузове на жесткой скамье. Мне выдали
трофейный пистолет парабеллум с двумя обоймами, и я его держал в кармане
пиджака.
Сопротивления на этом хуторе не предполагалось. Там обитали средних лет
крестьянин с женой, дочь-студентка, приехавшая на каникулы из Каунаса, двое
несовершеннолетних детей да еще старуха - мать хозяина. Если не считать