"Эфраим Севелла. Мужской разговор в русской бане" - читать интересную книгу автораТучи нависали над взъерошенной и потной головой Пулькина.
Умная Зейнаб спасла от расправы московского гостя. - Товарищ Пулькин чересчур много выпил,- сказала она, поднявшись и обнимая за плечи незадачливого оратора.- И он не может нести ответственности за всякую чушь, которую несет язык, переставший ему подчиняться. Я думаю, товарищу Пулькину самое время прилечь, отдохнуть... - Нет, нет, - заупрямился Пулькин, которого Зейнаб попыталась оттянуть от стола.-Я скажу речь... Дорогие товарищи... Тут уж я бросился на помощь Зейнаб, зажал Пулькину ладонью рот, и вдвоем мы поволокли его, брыкающегося, в спальню и уложили на хозяйскую двуспальную кровать под бархатным балдахином. Пулькин в костюме, сбитом на бок галстуке и модных туфлях-мокасинах тут же уснул праведным сном младенца. Дальше я тоже упился до чертей, но речей благоразумно не пытался произносить. Помню, мы с хозяином-министром очутились в его кабинете под .портретами Ленина и какого-то казаха, и я, хоть убей, не мог угадать, кто это такой. Раскисший от коньяка, я обнимал министра и даже лобызал его широкие скулы и слезливо спрашивал: - Почему... скажи на милость... азиаты друг друга разорвать готовы... а уж русских... съели бы живьем?.. Почему? Какая ж это дружба народов... извини за выражение... и... и... какой, спаси господи, Интернационал?.. И министр отвечал незаплетающимся языком, ибо был здоров как бык и пил как лошадь и - хоть бы в одном глазу: - Мы вас, русских, будем ненавидеть еще десять поколений. Вы принесли к нам в степи советскую власть... - Постой, постой, - перебил я его. - А что тебе плохого советская крутил бы баранам хвосты. - А кто я теперь? - уставил на меня косые щелки министр.- Не пастух? Ваш русский пастух, который крутит казахскому народу, как баранам, хвосты и забивает им мозги глупостями, продиктованными из Москвы. Тут уж я спьяну не нашелся, что ответить. Что ему ответишь, косоглазому? Режет под самый корень. - Вы, русские, - продолжает, - нам в тридцатые годы принесли колхозы, отобрали у казахов-кочевников весь скот, овец и лошадей и бросили на голодную смерть в степи. Ибо казах хлеба не сеял, а питался исключительно мясом и молоком. Не стало мяса и молока, скот угнали в колхоз, и вся степь покрылась трупами. Казахи целыми семьями умирали с голоду, и некому было хоронить умерших. Юрты стояли пустыми. Орлы-стервятники кружили над степью. Это был геноцид (даже и такое словечко знал этот казах, все-таки министр культуры!). Шесть миллионов мужчин, женщин и детей за один год умерли от голода, и народ наш уменьшился наполовину. Меня, хмельного, прошибла слеза от этих слов, и у него из глаз-щелок покатились слезы. Я как наяву увидел степь, усеянную трупами. Усохших младенцев на руках у мертвых матерей. И орла-стервятника, описывающего круги над младенцем, норовя ему выклевать глаз. И похож этот орел в профиль на товарища Пулькина. Проснулся я в гостинице с похмелья с чугунной головой. Под утро казахи завезли меня сюда почти беспамятного от армянского коньяка. Проснулся я от того, что кто-то грубыми, шершавыми пальцами сдавил мое горло. Я открыл глаза и задохнулся от страха: надо мной близко, так что в |
|
|