"Лоран Сексик. Дурные мысли " - читать интересную книгу автора

каких я в жизни не видел, в больших шляпах, прогуливались под руку с
мужчинами, и походка у них была развинченная и высокомерная. На углах улиц
поджидали экипажи со строгими кучерами. Даже лошади здесь были не такие, как
у нас. Гордая поступь, отличная выучка, ни за что не позволят себе
взбрыкнуть или хотя бы заржать не вовремя. Немецкие лошади, одним словом.
Создавалось впечатление, что я брожу по внутренним переходам и
монументальным залам колоссального замка. А когда оконные стекла блестели и
переливались под лучами солнца, я попадал во дворец Снежной королевы. Так
вот каково это царство утонченности, триумф двадцатого века! Здесь можно
было чувствовать себя в безопасности.
Однако эту безмятежность ревниво охраняли. Однажды утром, когда мне
вздумалось сорвать в каком-то саду красную розу для Тани, из дому выскочил
разъяренный субъект и помчался за мной, размахивая палкой и обзывая меня
жидовским отродьем. Я обогнул колокольню ратуши и спасся от преследования,
вскочив в трамвай. Впервые в жизни на меня обрушилась национальная рознь.
В кабинете Старика я стянул толстенный словарь, чтобы отыскать
определение слова "отродье". Однако ничего не нашел.

По воскресеньям я отправлялся на Пратер, отирался в толпе, потом
присаживался за столик на террасе какого-нибудь кафе, делая вид, что кого-то
жду. Но как только ко мне направлялся официант, я вскакивал и уходил
по-английски.
Там было полно эстрадных раковин, где маленькие оркестры играли военные
марши под ритмичные и полные энтузиазма рукоплескания зрителей. Но рокот
больших барабанов - "бум, бум!" - быстро оглушал меня. Как мог этот
утонченный народ выносить такой немелодичный грохот? Было в австрийцах
нечто, для меня непостижимое.
В парке были также аттракционы, манежи, певческий зал, тир, где летали
механические орлы, и американские горки, на которых глухо громыхал бешено
несущийся вагончик. Я становился в длинную очередь желающих свернуть себе
шею на горках, горя желанием поучаствовать в приключениях этого
великолепного народа; но тут передо мною возникало испуганное лицо моей
матери. Ни за что на свете не позволила бы она мне забраться в такой
смертельно опасный аппарат. И я продолжал свою прогулку...
А большое парковое колесо обозрения! Оно вращалось так медленно и
величественно. Из больших гондол молодые ребята махали носовыми платками
крошечным людишкам, оставшимся внизу. Они обнимались. Они улетали в
прозрачное небо. Я разорился на билет, и весь город простерся подо мной, со
своими восхитительными памятниками, похожими сверху на пирожные, которые
можно ухватить двумя пальцами. Я был императором Францем Иосифом, а внизу,
подо мной - мои ликующие подданные.
Увы, рано или поздно приходилось возвращаться. И я вновь становился
подопытным кроликом в лаборатории доктора Фрейда.

Дом по Берггассе, 19 представлял собою нечто вроде огромной библиотеки,
где вместо книг собирались их авторы. Лу Андреас-Саломе была очаровательной
женщиной, хотя и несколько ядовитой. Стефан Цвейг? За целый месяц я ни разу
не видел, чтобы он улыбнулся. Вальтер Бенджамин напоминал моего отца -
добродушное выражение лица, маленькие круглые очки и точь-в-точь такие же
усы. Артур Шницлер казался лицемером - настоящий сластолюбец. Эйнштейн