"Лоран Сексик. Дурные мысли " - читать интересную книгу автора

Но иногда эти мои попытки оборачивались кошмаром. Воспоминания
наваливались буйной толпой. Дядя исчезал, потом появлялся вновь, как
блуждающий огонек. Впечатление бывало настолько сильным, что у меня
подгибались ноги. Я мчался прочь с холма - позорно отступал, с риском
поскользнуться на крутизне и проехаться спиной по склону. В итоге я все реже
стал прогуливаться по холму. Воспоминания не стоит ворошить слишком часто.
А иногда по утрам я, предвкушая радость, направлялся в соседний
городок, повидать Марию - свою польскую шиксе. Я проходил березовой рощей,
по деревянному мосту через речку, поднимался по широкой улице, ведущей к
костелу, и сворачивал к женской школе, навстречу своей любви. Там,
прижавшись лицом к решетке ограды, я долго стоял в ожидании. Когда звенел
колокольчик, девочки, одетые в одинаковые форменные платьица - цвета морской
волны, с оборками, - парами шли к воротам. Поначалу они шествовали молча.
Потом начинали болтать, все разом, сперва тихонько, а затем, все громче.
Вскоре процессия рассыпалась, и возникала Мария. Примерно так я представлял
себе чудо на Красном море. Правда, случалось, что проливной дождь мешал мне
пройти море посуху, как когда-то прошли наши.
Мария оставалась невозмутимой посреди всей этой девчачьей суеты.
Постояв неподвижно, она направлялась всегда к одной и той же скамейке под
старым платаном. Я неотступно следил за каждым ее движением, за каждым
поворотом головы, провожал взглядом руку, поднявшуюся, чтобы откинуть прядь
со лба, чуть изогнувшуюся бровь; я был уверен, что она тоже никого не
замечает, кроме меня. И когда Мария смотрела в мою сторону, я переносился в
Землю обетованную.

На мое двенадцатилетие, вечером, за большим столом у нас собрались
родственники. Бабушка заняла привычное место у печки. Она недавно оправилась
от долгой болезни, сильно исхудала, поблекла. Но улыбка ее осталась прежней,
и казалось, что все житейские беды минуют ее стороной.
Справа от меня двоюродный брат Шлома пересказывал научную премудрость,
которую постиг в гимназии. Его слушали с любопытством. Кто бы мог подумать,
что мир вовсе не был сотворен за семь дней?
В самый разгар его разглагольствований в комнату вошла мама. Она
бросила на стул снятый передник и сказала:
- А ну-ка, кто отгадает, что я нынче приготовила на обед?
Меня обдало жаркой волной. Руки затряслись. Наверно, вид у меня был
странный, потому что Шлома насмешливо скривился.
Вдруг перед моим мысленным взорам возникла картина, будто выхваченная
вспышкой молнии: где-то внутри, в моем мозгу, жареная индейка, политая
материными слезами, исходила паром на блюде! Пониже покачивался маятник
часов, отмечая время готовки.
Что-то снова затрещало в мозгу. Потрясенный, я не успел сдержаться и
брякнул:
- Ох, как я люблю индейку!
- Надо же, - немедленно подпустил шпильку братец, - в школе так он
ничего не соображает, а тут, кажется, в курсе всех дел!
Моя мать упала в обморок. Все взгляды обратились на меня, взгляды
обвинительные, даже яростные. Все стало на свои места: мне предстояло
кончить, как дядя Беньямин, с отрезанными ушами, засунутыми в рот.
Никогда не приходилось мне прежде видеть выражения страха на мамином