"Лоран Сексик. Дурные мысли " - читать интересную книгу автора

родителей моих обеспечено.
Я забывал о скрытой стороне луны - той, что являла подлинный лик беды.

Кибуц жил под постоянной угрозой обстрела сирийцев, нам то и дело
поджигали поля, резали скот. Одного из наших нашли как-то убитым на дороге.
Июньским утром 1936 года я нашел Мандаль в конюшне с перерезанным горлом.
Это не вызвало у меня прилива ненависти - только отрешенную печаль. Я
понимал, что отчаяние тех, кто был на той стороне, превышало цену жизни
арабской кобылы. Начиналась столетняя война.
На следующий день после каждого нападения мы шли в Ум-Кейс, Афуле или
Кунейтру и воздавали ударом за удар: жгли пальмовую плантацию за сожженное
поле, убивали двадцать верблюдов за вырезанное стадо. Око за око, зуб за
зуб. Но Карима убил не я.
Ежемесячно нас навещали сионистские руководители, чтобы поднять наш
дух. Они говорили о будущем и о мире. Нас ожидала лучшая жизнь. Нас
заклинали хранить терпение и мужество. Настанет день, говорили нам, и
еврейский народ построит свое государство, как и все народы мира, нас будут
уважать все нации... и тра-ля-ля, и ля-ля-ля...
На Святой Земле люди верили в чудеса.
Маша от этих речей воспламенялась. В 1938 году ее покорили пламенные
речи некоего молодого человека невысокого роста, уроженца Польши, с
залысинами на лбу и резкими чертами лица. Этот трибун прозревал будущее
величие Израиля. Он мечтал о государстве, раскинувшемся по обоим берегам
Иордана. Вскоре после его появления Маша вступила в группу "Звезда". Порой
ее несколько недель не было в кибуце. Возвращалась она измученная,
издерганная. Два раза Машу арестовывала английская полиция. Ее целую ночь
пытали в тюрьме в Сен-Жан-д'Акр. Разумеется, она не проронила ни слова.
Однажды, вернувшись, она показала мне газету со своим портретом на
второй странице. "Разыскивается Маша Витгенштейн. Доставить живой или
мертвой". Ее разыскивали за диверсию на железной дороге, при которой погибли
английские солдаты. На фото она была совсем не похожа на себя. В
действительности - еще меньше. Что изменилось - ее лицо или мой взгляд?
Между моими потерянными иллюзиями и ее мечтами о возмездии пролегла
пропасть.
Правда, приезжали к нам люди и другого сорта. Один из них тоже был
низенький, лысый и поляк, но старше и мудрее; он был слеплен из того теста,
из которого получаются настоящие вожди. В глазах его сверкали не сполохи
ненависти, а искры надежды. Идти путем мира или территориальных захватов -
вот что означало противостояние Бен Гуриона и молодого Менахема Бегина.

Время шло, и мой энтузиазм сменился унынием. Я больше не мог тянуться к
уровню этих гигантов духа. Мои товарищи, ничуть не старше меня, казалось,
были вырублены из твердого дерева. Но я умирал от одного только вида
зарезанного быка. Стоило мне увидеть лошадь - и я разражался слезами,
оплакивая смерть Мандаль и гибель Карима. Меня упрекали в "малодушии", но во
всей Северной Палестине не нашлось словаря, который помог бы мне осмыслить,
что в этом слове оскорбительного. Кожа да кости, рахитичная фигура,
отрезанное ухо, боязнь раздавить даже комара - все это говорило, что я
случайно ошибся дверью и попал в кибуц вместо того, чтобы быть запертым
где-то в гетто.