"Мариэтта Шагинян. Агитвагон (Советский рассказ двадцатых годов)" - читать интересную книгу автора

выразительней, голос окреп. Мы все подумали, что он должен быть
превосходным оратором. Но грузин никак не хотел угомониться и, поспорив
еще с полчаса, ушел спать. На меня меж тем речь худенького агитатора
произвела большое впечатленье. Как куплетист, я часто сталкивался с
толпой, и задачей моей было возбудить ее. Я отлично понимал все, что он
сказал о положительном и отрицательном электричестве. Материалом для
агитации, магнитным полем всегда в таких случаях становишься ты сам и твоя
нервная система, и чем это полнее, безостаточней, тем лучше удается увлечь
толпу.
Я даже не раз думал, что мы все - мелкие агитаторы сцены, паяцы,
клоуны, комики, трагики, - мы все сплошь постоянные жертвы в прямом
значении слова; наше дело - жертвоприношение, мы каждый вечер идем на
заклание. Вся нервная сила уходит на это, а для жизни мы обезличиваемся,
стираемся, обмякаем, тускнеем, ходим с ослабшими мускулами.
С такими мыслями, разбередившими мне мое прошлое, скоро пошел и я
спать. Мы устроили барышню за перегородкой, а сами улеглись па лавках, не
раздеваясь. В окна глядели большие острые звезды, такие острые, что впрямь
казалось, будто они прокалывают усиками занавеску. Из долины несло ночной
сыростью, кони наши, выйдя из зарослей, шевелились возле вагона, вскидывая
завязанными ногами и дергая головой, отчего по земле прыгали огромнейшие
тени. Возница и не думал спать.
Закутавшись в бурку и взяв ружье, он ходил взад и вперед вдоль овражка,
время от времени скручивая папироску.
Я долго ворочался, потом свежий воздух свалил меня, и я заснул.


III


Как вдруг, среди самого крепкого сна, чувствую, - бьет меня кто-то
кулаком по уху, раз, два, три, четыре... Вскочил я, как безумный, -
оказывается, бьет в ухо треск перестрелки. Да какой еще! Не поймешь
откудова, с какой стороны. Вокруг меня бегали, проснувшись, музыканты, не
решаясь выскочить из вагона, выглянуть из окошка.
Я, однако же, отдернул занавеску. Мне представилось ужасное зрелище.
Возле самой стены, вздыбившись от выстрела, стояла наша лошадь. Она
казалась в этой позе огромной. За ее спиной отстреливался казак,
ухватившись за ее гриву. Внизу валялась другая лошадь, должно быть убитая.
А вокруг, справа, слева, со дна овражка, лезли на нас страшные существа,
косматые, как черти, в смутном предутреннем свете казавшиеся призраками.
Они орали неистово. Они стреляли без умолку. Их еще сдерживали меткие
выстрелы нашего возницы, прятавшегося за раненую лошадь. Но вот пуля
попала ей в брюхо. Тяжко захрипев, она содрогнулась, выпрямилась, как
человек, и обеими передними ногами подмяла под себя казака, рухнув с ним
вместе наземь. Я слышал, как у казака хрустнули кости.
Потом в стенку вагона застучали, как град, пули, и прежде чем я
опомнился, чья-то рука за шиворот оттащила меня от окна.
- На пол! - крикнул мне хриплый голос грузина. - Товарищи, у кого есть
оружие - к дверям.
Оружие - револьвер - оказалось только у него одного. Он выхватил его