"Мариэтта Шагинян. Приключение дамы из общества (Маленький роман)" - читать интересную книгу автора

рослые, угрюмые люди; даже те из них, кому нельзя было дать больше
восемнадцати лет, - а исполком почти сплошь состоял из молодежи, - смотрели
исподлобья, без улыбки, говорили, как пищу прожевывали, медленно двигая
челюстями. В президиум прошел секретарь. Он сел, видимо, с трудом
разбираясь в лежавших перед ним бумагах. Один глаз у него был прострелен,
как говорили, на любительском спектакле. Лицо от постоянного наклона к
зрячему глазу стало кривым. От кривизны все черты казались улыбающимися
злобной, не уходящей с лица улыбкой. Голос же у него был мягкий, с
визгливыми нотками, как у женщины. Большего несоответствия, чем между речью
и лицом этого человека, нельзя было себе представить. Он во все вмешивался,
перебивал говоривших словами "позвольте, я доложу" и, кривя лицо, длинно
докладывал, а слушателю неприятно было смотреть на него. Создавалось
впечатление, будто над нами нарочно издеваются. Это и был, как я потом
узнала, Сосёнкин.
Заседание длилось часов до двух ночи. Мужики жаловались на односельчан
и на невозможность справиться с разверсткой. Жаловались на маленькую норму,
на невозможность вывоза, на своеволие совхозов, на милицию, отбиравшую
вывозные товары в свою пользу. Тут я заметила одну вещь: когда слушаешь
крестьянские жалобы, все они кажутся вам справедливыми.
Но когда после голодных, сырых, обнищалых городских квартир я попала в
жарко натопленную кизяком избу и сытые ребятишки уставились, икая, на нас,
а мы глядели на груду жирных лепешек, молоко, яйца, овечий сыр, черный
арбузный сахар, - мне стала понятней суровая политика города.
Все кончилось в Черноямах благополучно. Два молчаливых светловолосых
парня, Ивин и Петропавловский, оставшись после собрания, о чем-то коротко
переговорили с Безменовым, вскинули берданки и ушли из клуба вместе с
Куниусом и горбуном.
Огромные протоколы, похожие на роман по своей живости и
занимательности, я решила еще раз обработать, прежде чем сдать их
Безменову. Волненье мое улеглось, усталость прошла. Подъем, пережитый нами,
сблизил нас всех, я осмелела настолько, что вмешивалась в беседу, как
близкая. Ночь протекала. Звезды вершили наверху свой путь, опадая
цветочными россыпями к горизонту. В три мы собрались ехать.
Нервы, разошедшиеся от перебитого сна, держали нас всех в состоянии
шумной говорливости. Даже шофер, то и дело оборачивавшийся к нам,
вмешивался в разговор. Но вот он вскрикнул, глядя через наши головы куда-то
нам за спину.
Там, в береговой полосе, где ютился рыбачий поселок, занималась
розовая лента пожара. Норд-ост наделал беды. Не было сомнения, что он
раздует пламя, прежде чем успеют его потушить. Повернуть автомобиль и
помчаться обратно по шоссе было делом одной секунды; уже в Черноямах
заметили пожар, шумно выводили лошадей, хватали насосы, командовали.
Поселок был недалеко. Ветер шел оттуда и мог перебросить огонь на село. Мы
миновали широкую улицу и снова мчались по шоссе, оставляя за собой
скакавших пожарных лошадок.
Скоро ехать стало невозможно от душного веянья дыма, шара, искр и
горячего ветра. Пришлось остановить и оставить в кустах автомобиль, а
самим, пробираясь через бесконечные заросли колючек, именуемых здесь
"держидеревом", идти в обход ветру. Перед нами шумело беспокойным ночным
шумом, катя черные волны, море; берег гудел от прибоя и казался зыбким,