"Мариэтта Шагинян. Своя судьба (Роман)" - читать интересную книгу автора

зажгла свечку под стеклянным колпаком. Я подивился чистоте горницы; нигде
ни пылинки, никакого намека на непорядок. Занавески по окнам чистенькие, на
столе клеенка, возле жестяного рукомойника ведро со свежей водой, прикрыто;
круглой дощечкой, и тут же самодельный сосновый ковшик, по форме похожий на
утку.
Пока не подъехали наши, мы вышли побродить. За двором узкая тропинка
вела в собор; вдоль тропинки сильно благоухали выхоленные цветники, с
настурциями и резедой - любимым монастырским цветком. Я заметил
прелюбопытное явление - множество летучих светлячков. Весь воздух был
пронизан их подвижными искорками. Один налетел на меня и сел мне на
пуговицу без малейшего страха. Внизу во дворе мы наткнулись на подстилку из
мягкого войлока с двумя толстыми спящими щенятами.
- Обратите внимание, какой тут достаток и как тут живую тварь любят, -
сказал мне Павел Петрович, взяв меня под руку, - а ведь женская работа,
монахини и сеют, и жнут сами, и овец стригут, и даже это чертовское шоссе
сами, своими руками проводили, - да не в военное время-то, как сейчас, а
задолго до него.
- Да, - ответил я, - не странно ли? Какая-то своя весьма земная,
деловитая культура в православии. Оттого-то все наши культурфилософы, и
империалисты, и националисты из неверующих, от Данилевского до Лескова -
так за него цепляются. Мне иной раз кажется, что у нас в России все
аскетично - университет, служба, революция, литература, любовь, все - за
исключением церкви...
- Да вы парадоксалист! - засмеялся Ястребцов. - Но вы и не правы. Не
забудьте, что от главного-то, от главного, они все-таки и отказались, от
чего никто из нас до последнего вздоха не отказывается.
- От чего же?
- От беспокойства.
- Тогда я давным-давно с ними, - ответил я, засмеявшись, - я с детства
очень спокойный человек.
- Не поздравляю вас, - сухо сказал Ястребцов.
Мы вернулись в горницу, где монашка уже накрыла на стол. Она принесла
миску с форелевым супом и груду пышного темного хлеба, легкого, как вата, и
замечательно вкусного. Подъехала и колымага. Фельдшеру с Мартиросом отвели
комнату внизу. Но фельдшер настойчиво попросил меня оставить его на ночь с
больным, что я и сделал охотнее, нежели следовало.
От крепкого горного воздуха и шепота Али-Верди, протекавшей внизу, под
самой монастырской горой, мне удивительно хорошо спалось. Только к утру мне
привиделся странный сон: будто я сторожил моего пациента, прячась от него
за стеною, и не давал ему поймать "импульс", - а импульс в виде жирного
свистящего насекомого, похожего на осу, летал вокруг нас и норовил
кого-нибудь укусить.
Весь следующий день мы ехали, почти не останавливаясь и подкрепляясь
пищей, взятой с собою из монастыря. Утром Павел Петрович пожаловался на
бессонницу и сильную мигрень; он даже как-то осунулся с лица, и фельдшер, с
обоюдного нашего согласия, занял свое прежнее место в коляске.
- Сегодня я неприятен и раздражителен, вам со мной трудно будет, -
криво усмехнувшись, заметил мне больной капризным голосом. - Вот Семенову
это нипочем, а вы не привыкли.
Я почувствовал, что краснею, и полез в свою колымагу. Мне было