"Мариэтта Шагинян. Своя судьба (Роман)" - читать интересную книгу автора

за мною раздались торопливые, могучие шаги, чья-то рука легла мне на плечо
и музыкальный мужской голос проговорил:
- Сергей Иванович Батюшков?
Я повернулся к говорившему. Возле меня стоял не старый еще мужчина,
высокого роста, белокурый и темноглазый. Большой лоб с поперечной складкой,
мельчайшие морщинки вокруг смеющихся глаз и нервный тонкий рот,
производивший впечатление строгости и чувствительности к боли, - вот все,
что я заметил с первого раза. Ничего похожего на пастыря! Передо мною стоял
скорее товарищ, нежели наставник: его стихией была скорее борьба, чем
опека. Он секунды две поглядел на меня и протянул мне руку:
- Добро пожаловать, коллега! Я Фёрстер.
С невольной симпатией пожал я протянутую мне руку.
- Вас не очень растрясло в телеге? Мы не ждали вашего приезда на этой
неделе, и помещение вам еще не готово. Нынче вы переночуете у меня, а
завтра устроитесь. - Он открыл, говоря это, дверь, и мы оба вошли в
столовую.
Не знаю, как у вас, читатель, но у меня обостренное внимание к
комнатам. Я убежден, что культура - дело комнатное, четырехстенное и что на
свежем воздухе можно дышать, расширять свои поры, строить, украшать землю,
но не создавать строительные проекты, не исследовать медицинские проблемы,
не творить искусство и науку; недаром кочевые народы не создают своей
культуры. Оттого я терпеть не могу случайных или неуютных помещений и люблю
судить о людях по их комнате. Столовая, куда мы вошли, сразу запомнилась
мне во всех ее подробностях, и даже теперь, закрыв глаза, я сумел бы
воскресить ее в памяти. Это была необычайная, одушевленная комната,
говорившая о том, что ее обитатели привыкли - тайком друг от друга -
уступать один другому лучшую долю. Большая, шестиугольная, с итальянским
окном на веранду, с широкой печкой у стены, выложенной изразцами. Мебель в
ней разношерстная, собранная сюда по частям. Стулья старинные, дубовые, с
сиденьем в виде лодочки, скатерть дорогая, голландская, ослепительной
белизны; на деревянных жердочках вдоль стен цветы и на стенах тоже сухие
букеты цветов. За столом, возле самовара, сидела полная женщина в спущенной
блузе, с вязаной накидкой на плечах. Она была почти седая. Фёрстер
представил меня ей, как своей супруге. Женщина встала в ответ на мой поклон
и простонародно, бочком, протянула мне пухлую руку. Она выглядела
глуповатой и доброй; обрюзглое лицо восточного типа сохраняло еще следы
былой красоты. Фёрстер звал ее "мамочкой" и обращался с ней бережно, как с
ребенком.
- А это моя дочка и помощница, Марья Карловна, - сказал Фёрстер, и
высокая, тонкая девушка, подойдя ко мне, пожала мою руку. В манерах и
внешности ее был с. много отцовского. Но черты лица и вьющиеся черные
волосы - в мать.
- Мамочка! Покормите Сергея Ивановича, а я еще схожу в санаторию, -
сказал профессор и, ласково кивнув нам, вышел.
В его присутствии я чувствовал непонятное смущение. Когда он удалился,
оно прошло. Я сел за стол, между двумя милыми женщинами, и радостное
спокойствие сошло мне в душу. Варвара Ильинишна Фёрстер тоже посмелела по
уходе мужа. Она проводила его благоговейным взглядом и немедленно
засуетилась.
- Третий день без горячей пищи... Как же так. Маро, сбегай на кухню,