"Меир Шалев. Несколько дней " - читать интересную книгу автора

принялся рассказывать мне историю, отдельные части которой он успел поведать
мне раньше. Историю его детства на Украине, любви к птицам, реки, в которой
девушки стирали одежду, а парни пускали к ним по течению бумажные кораблики,
сложенные из признаний в любви. "Кораблик любви, - объяснил он. - Мы
называли их корабликами любви".
Река называлась Кодима, что всегда безумно веселило меня, так как это
название напоминало выкрики Папиша-Деревенского на скачках,[11] время от
времени проводившихся у нас, в Кфар-Давиде. И на этот раз я не удержался и
громко прыснул со смеху, Яаков тоже улыбнулся.
- Я тогда был совсем маленьким ребенком, еще младше тебя, Зейделе, и
Кодима казалась мне большой, как море. Детские глаза все увеличивают. Так
сказал однажды Бялик.[12] Когда-то он читал у нас в деревне лекцию и
говорил, что швейцарские Альпы действительно очень высоки, но гора мусора во
дворе его деда была таки гораздо выше, потому что ему тогда было всего пять
лет. Конечно, у Бялика это вышло куда красивее, чем у меня, - вздохнул
Яаков.
Высокие клены возвышались по обоим берегам Кодимы, в их тени копошились
стаи уток с ослепительно-зелеными головами. В прибрежных камышах завывал
ветер, и крестьяне поговаривали, что в этом свисте можно расслышать стоны
утопленников. Над изгибом реки нависала черная могучая скала, увенчанная
раскидистой плакучей ивой. Так и стирали девушки - упершись коленями в
темный камень, их пальцы быстро багровели от ледяной воды, а локти
покрывались гусиной кожей.
Яаков прятался за пышными кустами на берегу и подглядывал за прачками.
То ли по причине малолетства, то ли благодаря выбранной наблюдательной
позиции, а может, из-за обманчивого завораживающего движения вод Яакову
казалось, что девушки плывут в безбрежном желто-зеленом океане.
С неба, пара за парой, срывались вниз аисты, в стремительном полете
опускаясь на свои старые гнезда. Гибкие шеи откидывались назад, тела
содрогались в извечном брачном танце, словно демонстрируя, что еще один год
пролетел, но любовь их все так же свежа. Они без умолку трещали своими
красными клювами, преподнося друг другу весенние дары, а ноги их пламенели
от страсти.
- Потому что любовь на всех одна - и у этих уродливых аистов, и у моих
красавиц-канареек.
Весенний ветерок играл складками платьев девушек, стиравших белье, то
облегая их фигуры, то раздувая материю вокруг бедер, блики от воды
подчеркивали синеватые тени вен на кистях рук.
Пробивавшиеся сквозь листву солнечные лучи, хрупкие и нежные, как
фарфор, обрамляли этот пейзаж, который позже Яаков назовет несколько
высокопарно "вечной картиной любви".
- Мальчику, наблюдающему за красивыми женщинами, хочется совсем не
того, чего хочется взрослому, - пояснил он мне. - Это сейчас ты мальчик,
Зейде, а ведь скоро повзрослеешь, так что должен разбираться в таких вещах.
Маленького мальчика не интересуют цицкес[13] или тухес,[14] ему нужно
что-то гораздо большее... Не красоту той или этой он ищет - ему большую
красоту подавай, весь мир, срывать звезды с неба, всю землю, всю жизнь, и
огромный океан обнять... Женщина не всегда может предоставить тебе все это.
Когда-то у меня был в хозяйстве работник, однажды мы с ним разговорились на
эту тему. Он сказал мне: "Шейнфельд! В целом мире таких женщин, может,