"Меир Шалев. Несколько дней " - читать интересную книгу автора

среди немногочисленных пассажиров, ночевавших на палубе. День выдался
пасмурным, но сладкий цитрусовый аромат, поднимавшийся из недр корабля,
хранил в себе солнечное тепло. Он сопровождал пассажиров в течение всего
пути, обостряя их тоску по дому и чувство раскаяния.
Из Ливерпуля человек отбыл в Нью-Йорк. Расстояние от Хадсонского
вокзала до станции Гранд-Сентраль он проделал пешком, испуганно озираясь по
сторонам. Посольку на чужбине заносчивости в нем поубавилось, он блуждал в
лабиринте бесконечных станционных коридоров, тоненько выкрикивая
"Уильмингтон, Уильмингтон" сдавленным от беспомощности голосом, пока добрые
люди не указали дорогу к кассам и перронам. Большинство пути поезд проделал
под землей. После, вырвавшись на свет, он прогрохотал по мосту над широкой
рекой и ее заболоченным берегом, поросшим камышом, который человек никак не
ожидал увидеть здесь, в Америке. Он сидел у окна, провожая взглядом
проносившиеся телеграфные столбы, будто протягивая нить, которая укажет ему
путь обратно, и повторял про себя название станций - "Нью-Арк",
"Нью-Брунсуик", "Трентон", "Филадельфия"... и три часа спустя, когда
кондуктор наконец выкрикнул: "Уильмингтон", он вскочил с места и спустился
на перрон. Человек едва не сбился с ног, бегая от одной заводской трубы к
другой, но литейного завода, принадлежавшего отцу его товарища, так и не
нашел. Еще ему запомнилось название улицы и номер дома, где тот, по
собственным словам, обитал. После долгих блужданий и расспросов попал на
Колумбус-стрит. Дом оказался очень симпатичным. Он стоял, окруженный пахучей
стеной из аккуратно подстриженного кустарника, и выглядел вполне подходящим
для богатого еврейского фабриканта, однако, как оказалось, принадлежал
голландцу, торговавшему одеждой.
Судьбе было угодно, чтобы именно в этот день голландец, заядлый
картежник, сорвал крупный куш в покер и поэтому находился в прекрасном
расположении духа. Увидев странного гостя, в порыве щедрости он пригласил
его в дом и угостил роскошным обедом из пареной рыбы с картошкой, обильно
сдобренной маслом и мускатными орехами. Мне не раз казался немного странным
тот факт, что дяде Менахему, Одеду и Яакову Шейнфельду известны все эти
мелкие подробности, тогда как ни один из них не присутствовал при этом
Неужели Одед настолько ненавидел мою мать, что сплел ее прошлое с такой
скрупулезностью? Или, быть может, Яаков, сотнями раз проигрывавший в
воображении историю жизни Юдит, создал ее заново?
А если бы картошка та была в сметане, крупной соли и крошеном укропе, а
не в масле и мускате? Жизнь моей матери потекла бы по другому руслу? Родился
бы я вообще?
Так или иначе, голландец угостил мужа моей матери лавровой настойкой, а
насытившись, курил с ним тонкие душистые сигары и играл в шашки. Радушный
хозяин поведал своему гостю, что этот самый дом построил еще его прадед, а
дед, отец, да и сам он "родились вот в этой самой кровати, молодой человек,
именно в ней". Затем выяснилось, что в каждой дыре в Америке есть своя
Колумбус-стрит и что евреи сроду не занимались литейным делом. В общем,
голландец тактично намекнул человеку, что его американский друг из Еврейских
батальонов не кто иной, как отъявленный враль. И действительно, тот его
сослуживец был скорее всего просто маленьким, задрипанным неудачником, сыном
галантерейщиков, торговавших с лотка на чикагских улицах, который и
Уильмингтон-то знал только по атласу. Как и большинство лгунов, он не
особенно заботился о достоверности своего вранья и спустя какое-то время, по