"Меир Шалев. Несколько дней " - читать интересную книгу автора

почему она решила мне его показать, я не знаю. Должны ли были ее слова
задеть меня? Наоми передалось мое смущение.
- Пошли домой, Зейде, - предложила она. - Поможешь мне приготовить
большой салат из овощей, как прежде...
Каждый раз я привожу ей из деревни овощи и сметану, яйца и творог. Я
сажусь в большой молоковоз, ведомый опытной рукой Одеда, и мы уезжаем в
ночь. И я уже не молод, да и Одед постарел, но как я люблю эти ночные
поездки с ним, с его историями, жалобами и мечтами, которые он выкрикивает,
пытаясь преодолеть рев двигателя!
Дороги улучшаются и расширяются, молоковозы сменяют друг друга, но ночи
неизменно прохладны, и Одед все так же тихонько бранит мужа своей сестры за
то, что забрал ее из деревни, и все так же спрашивает меня: "Хочешь
погудеть?" Я привычно тянусь рукой к шнуру гудка, и снова детское
безудержное ликование захлестывает меня, когда рев молоковоза, мощный и
немного печальный, оглашает ночные просторы.
Двое маленьких детей резвились вокруг того старика, сгибавшегося под
невидимой тяжелой ношей, но кто может утверждать, что этой ношей является
именно моя мать? И мало ли людей, на плечи которых взвален такой груз?..

Глава 17

- То, что произошло с Тоней, было большой трагедией. Было у нас
несколько несчастных случаев, но чтобы так - утонуть в вади? В этой луже
разве можно утонуть? В речке Кодима тонут, в Черном море... Но у нас?! Там и
глубины-то всего тридцать сантиметров. Такая беда не приходит случайно. Ты
кушай, Зейде, кушай. Можно одновременно есть и слушать. Я даже подумал
как-то: может, из-за того, что они были так похожи, а погода была пасмурной,
Ангел Смерти ошибся, взяв Тоню вместо Моше? Она ушла, а он остался со своей
виной и тоской, а это, Зейде, совсем непросто - уметь тосковать по умершей
женщине, совсем иначе, чем по живой. Я знаю, о чем говорю, - по твоей маме
мне пришлось тосковать и при жизни, и после смерти. Сколько тебе сегодня,
Зейде? Ровно двенадцать? Да ты ведь сам сирота, все уже понимаешь и без
того, чтобы я морочил тебе голову. Что я скажу тебе, Зейде? Будто черная
тень опустилась на деревню - молодой вдовец, на шее двое сирот повисли, а
еврейскому Богу никакого дела нет. Тоня погибла в конце зимы, а уже через
месяц вce расцвело, бутоны раскрылись, жаворонки поют, журавли... ну, это:
"кру-кру, кру-кру", ты же знаешь, как они переговариваются в поле, а, Зейде?
Голос у них несильный, но даже издалека слышен.
Однажды, в конце Второй мировой, я увидел одного итальянца из лагеря
для военнопленных, танцевавшего в поле с журавлями. Издалека я принял их за
людей - такими высокими они были, да еще эти хохолки, вроде как короны на
голове... Стоило мне приблизиться, как итальяшка дал деру и быстро
протанцевал обратно в лагерь, а журавли раскинули свои трехметровые крылья и
взлетели. А-ейнер[34] лагерь военнопленных... Ты его, наверное, не помнишь,
мал был совсем. Кто-то из них проделал дырку в заборе, они через нее
вылезали, как мои бедные птички из клетки, крутились в полях, и никто их не
охранял, потому что никто и не думал убегать... Положи себе еще в тарелку,
ну, открывай рот, майн кинд. Я помню, как любил покушать младший сын моего
приемного дядьки. С того самого дня, как он родился, его рот не закрывался,
и первое слово, которое он произнес, было "еще". Представляешь, не "мама",