"Меир Шалев. Несколько дней " - читать интересную книгу автора

Бат-Шевы покатились со смеху. Даже Моше, при встрече обнявший брата со
словами: "Видишь, Менахем, наш первый седер без Тонечки", - увидел табличку,
вытер глаза и неловко улыбнулся.
- Менахем тоже считает, что тебе нужно поскорее жениться, - говорила
Бат-Шева, а брат, сидевший рядом, утвердительно кивал.
Целый вечер Моше и Бат-Шева развлекали честную компанию песнями со
старой родины, Менахем барабанил по столу, а Одед, найдя афикоман,[40]
загадал желание "Чтобы мама вернулась".
Моше поперхнулся и побелел, как полотно, а Менахем подошел к мальчику,
дружески похлопал его по затылку и написал: "Это очень хорошее желание,
Одединю, по пока что ты получишь складной ножик".

Глава 19

Иногда Моше просил у Бога заболеть и ослабеть, так как с болью ощущал
резкий контраст между своим цветущим здоровьем и трауром души.
Бывали минуты, когда он молил о смерти, но она не шла к нему, наоборот,
после Тониной гибели его сила лищь удвоилась, подобно бесстыжим побегам,
неуместно зеленым и свежим, прорастающим из сухой могильной земли. Раны на
теле полностью затянулись, и, что постыдней всего, потихоньку зарастала рана
душевная. Появились явные признаки всем известного "расцвета вдовцов", так
легко распознаваемого, когда речь идет о ком-то другом.
Его говор, обычно косноязычный и медлительный, стал более плавным и
непринужденным, и даже плешь заколосилась, хотя это напоминало скорее не
густую юношескую гриву, а младенческий пух, лишь отчасти оттенявший блеск
лысины.
Моше настолько окреп, что вернулся к ежедневному крестьянскому труду.
Он копал, подрезал, удобрял и собирал, а вечером, после дойки, вскинув на
могучее плечо коромысло, сооруженное из отреза железной трубы, уносил бидоны
с молоком на ферму. Затем он отправлялся за детьми, обедавшими у начальника
склада.
Бухгалтер-альбинос приподнялся, здороваясь с ним, но он лишь промычал в
ответ что-то неопределенное. Рабинович сторонился всего, что отклонялось от
привычного распорядка вещей в мире, а бухгалтер, со своими совиными
привычками и странной внешностью, вызывал у него неловкость. Но альбинос
вовсе не прилагал никаких усилий, чтобы кому-нибудь понравиться. Он возился
с канарейками, делал свою работу и никого не беспокоил. Раз в неделю к нему
приезжал деревенский кассир с тележкой, нагруженной квитанциями и бланками,
и стучал в дверь. Оконная занавеска слегка отдергивалась, и в образовавшейся
щелке появлялось лицо бухгалтера.
- Пожалуйста, потише, не пугайте бедных птиц, - предупреждал он громким
шепотом.
После ухода кассира альбинос затачивал карандаш, склонялся над кипой
квитанций и корпел, подсчитывая убытки и доходы внешнего, залитого солнцем,
мира. В дневное время, когда бухгалтер укрывался от солнечных лучей за
затворенными ставнями, его одиночество скрашивало пение канареек. Только к
вечеру, когда уставший желток солнца присаживался на минутку отдохнуть на
горизонте перед тем, как исчезнуть за ним, он выходил из своего убежища
размять кости и подышать свежим воздухом. Вначале приоткрывалась дверь, рука
в черном рукаве, беспокойная и вздрагивающая, как мордочка крота,