"Валерий Шамшурин. Каленая соль (Приключенческая повесть)" - читать интересную книгу автора

- Неужто! - переглянувшись, братья размашисто перекрестились.
- Никому токмо про то,- запоздало уразумев, что ненароком проговорился,
зашептал воевода:- Ради бога, никому! И сами никуда из города! Оставите
меня - поплатитеся. Авось беду пронесет...
Но страх уже целиком передался братьям. Выпучив округлившиеся глаза, они
попятились к двери. Тихон выронил шапку и так, не подобрав ее, последним
вышмыгнул за порог. Вернувшись за ней, спешно и нескладно поклонился и, не
чинясь боле, ринулся в сени.
- Никому! - уже в полный голос крикнул вдогон ему воевода .
Когда он обернулся к Прошке, тот грыз перо и с детским любопытством следил
за суетливо мечущимся по краю столешницы большим черным тараканом. Подняв
невинные глаза на Вельяминова, ухмыльнулся:
- Ишь, прыткий! А ведь, поди, к удаче черный таракан-то. Верная примета.
Воевода пропустил мимо ушей дурацкие Прошкины слова, раздраженно молвил:
- Дале пиши.
Заскрипело перо. И скорописной вязью полилось привычное: "И тебе бы,
господине, прислати роты с три..."
- Обожди,- наморщил лоб Вельяминов, подумав, что просит мало, а Сапега и с
малого срежет.- Исправь: "прислати рот с пять либо шесть..."
Воевода заглянул через Прошкино плечо в бумагу, дабы увериться, точно ли
нерадивый писец внес исправление, и с занудливой строгостью продолжал:
- "...тотчас, не замотчав, в Володимир, а из Володимира вели им итти в
Муром, чтоб государевым людям не было порухи никоторые".
Отправив послание со стрельцами, отчаявшийся Вельяминов снова опустился на
колени перед божницей. Но не помогли ему молитвы. Сапега не мог послать на
выручку не только пять или шесть, но и одной роты: крепко он завяз под
стенами Троице-Сергиевой обители.


2


По монастырским стогнам гуляла малоснежная вьялица. Распустив свои редкие
космы, шало носилась над землей, свистела в звоннице, раскачивая веревки
колоколов, возносила снежный прах над крестами и, снова слетая к голой
земле, разметывала черные головешки кострищ. Насквозь продувало ветром
спешно прилаженные к церковным и келейным стенам, к строениям различных
служб и амбарам жалкие жилища, сараюшки, хлевушки, лубяные шалаши
сбежавшихся в монастырь и скопившихся тут окрестных крестьян. Некоторым из
них вообще негде было приютиться, и, закутавшись в дерюгу и овчины, они,
оглушенные несчастьем, потерянно бродили по монастырю, пока хватало сил.
Уже почти четыре месяца держался в осаде монастырь. И никто из его
защитников не ведал, сколько еще испытывать свою волю, претерпевать
лишения, хвори, голод, стужу. Смерть нещадно косила людей. И не только на
боевых вылазках, но и тут, в самих стенах.
Изможденные и обессилевшие иереи не успевали отпевать и хоронить усопших.
Не смолкая, разносилось по монастырю унылое заупокойное пение. Тощие
одичавшие собаки кружили вокруг сооруженных из луба и рогож прикрытий и
навесов, где лежали умирающие, от которых несло нестерпимой вонью гниения.
За то, чтобы выкопать могилу, доброхоты сначала брали по рублю, а потом и