"Валерий Шамшурин. Каленая соль (Приключенческая повесть)" - читать интересную книгу автора

Китай-городе на торгу осел. Спервоначалу было юродивым обрядился, железа
на себя надел, чепь навесил, явился к храму Покрова. Да токмо зря туды
сунулся, не пришлося и черствой коркой поживитися. Там своей нищей братии
кипмя кипело, избили мя, прогнали. И стал уж яз на торгу, меж лавок, народ
тешити. Сам хитер и язык востер - вот и полюбился людям, от лавки к лавке
переманивали. У какой лавки ни окажуся - там торговля спорее. Худо ли? Так
и промышлял, покуда мя не приметили слуги Федора Никитича Романова.
Привели к нему в хоромы, довел яз своими потехами степенного боярина до
слез и колик. И остался у него в шутах.
Вскоре опосля того царь Федор Иоанныч умре, а царица Ирина, сестрица-то
Годунова, в Новодевичьем монастыре постриженье приняла. Надобно нового
царя ставити. Которого? По родовитости Романовы да Мстиславские первыми
оказалися. И почали они в боярской думе судити да рядити меж собой, никак
столковаться не могут. А о ту пору патриарх Иов за Годунова церковь и
посады поднял, за выборными гонцов с дарами по городам отправил. Федор-то
Никитич токмо посмеивался: зряшные, мол, хлопоты, не бывати худородному
Бориске царем. Да и насмеялся на свою голову. Покуда он целый год в думе с
Мстиславскими и другими боярами прел да власть делил, за Годунова уж вся
земля поднялася. И без думы дело обошлося. Осталася дума-то с носом.
Попритихли бояре, смирилися, а впотай зло умыслили.
На широком дворе у Федора Никитича вельми шумно стало. Братья его меньшие,
Лександр, Михаиле, Василий да Иван Никитичи, зятья его Борис Черкасский да
Иван Сицкий ежедень заезживали, завсегда тут. Челядь у них при оружии. Кто
по двору шныряет, кто службу несет. Отъедут те, являются ины.
Новые гости - новые пиры, потому мя боярин редко из покоев выпускал. Яз
возле столов кривляюся, бубенцами гремлю да, взявши шутовской колпак,
ровно царский венец, примеряю, а он у мя с головы все сваливается да
сваливается. Гости в хохот: ловко-де Огарко Годунова пересмеивает! И всяк
видит приязнь ко мне Федора Никитича.
Однова зовет мя боярин в свою горенку. Прихожу, а там на лавках сам с
братьями да Черкасский. Боярин задумчив, густую бородищу перстами
перебирает, и, зрю, дрожат персты-то. Молвит он ми: "Пошто, Огарко, утаил
ты, что в Угличе бывал, егда с царевичем Дмитрием беда приключилася?"
Будто обухом по голове. Неспроста, разумею, он про Углич проведывает. Со
страху язык отнялся. "Так бывал ты або не бывал в Угличе?" - опять
допытывается боярин. "Бывал,- ответствую,- да про то уж запамятовал".-
"Дмитрия-то видел?" - "Издали токмо". Ноги у мя затряслися. "А ежели
вдругорядь узрети бы довелося - признаешь?" - "Помилуй, батюшка боярин,
Дмитрий-то давно в могиле. Где ж его встретить?" Усмехнулся боярин, рукой
отмахнулся. "Экой ты, шут! Облик-то Дмитриев памятуешь?" - "Смутно,
неприглядный был ребятенок". Чую, совсем худо дело. Но боярин распрямился,
выдохнул и тычет ми на дверь: "Иди-ка туды, Огарко, там тя человек князя
Черкасского поджидает".
Страшась, вышел яз в другую горенку. Под иконами молодец стоит, помоложе
мя, а росточком тож не задался, на вершок разве выше. Волос рыж, лицо
бледное бородавчатое, глаза с лазорью, плечи косоваты. Кафтан на нем
новый, атласный - не из простых слуг, смекаю, молодец-то. Подходит ко мне,
берет за рукав, справляется: "Не признаешь мя, Огарий?" - "Нет,- дивлюсь,-
не признаю, помилуй бог".- "В Углич намеднись тайком проведался, - тихо, с
печалью молвит он.- Выведывал, кто к несчастному царевичу в его