"Валерий Шамшурин. Каленая соль (Приключенческая повесть)" - читать интересную книгу автора

лаптями похрустывал. Никак не могли опомниться: время такое, на суд да
расправу скорое, ан пронесло.
- Ох, нечистая сила, - проговорил наконец детина, отпыхиваясь. От его
пропотевшей жаркой груди клубами валил пар.
- Экой ты, племянничек! - залюбовался Кузьма. Хмурость сошла с его лица,
как только он обернулся к рослому молодцу.- Право, Илья Муромец!
- Дак чего уж,- засмущался детина.- Ежели бы не твоя подмога, дядя
Кузьма...
- Вишь, как свидеться довелось, Фотинка, - прервал его нижегородец. - А
силен же да пригож ты стал, куда с добром! Почитай, зимы две я в Балахну
не заезживал, тебя не видывал.
- Три уже, дядя. То-то мамка обрадуется!..
Они отошли к возу, который оставил Кузьма, когда поспешал на выручку к
мужикам. Туда же один за другим потянулись и остальные. Молча, не мешая,
следили, как их недавний заступник деловито поправлял упряжь на лошади,
распутывал вожжи.
- А что, Минич,- вдруг по-свойски обратился к нему шадровитый рыжий
старичонка в прожженной шубейке,- чай, не признаешь меня?
Кузьма пригляделся, покачал головой.
- Не признаешь, залетный,- осклабился старичонка. - Да и где признать!
Чадом голопузым ты был, ак мы с тятькой твоим вкупе солеварили, из единого
колодца рассол черпали. Однако ж не к тому веду. Раз ты нашего корню и
ныне, верно, не последний человек в Нижнем, расповедай нам, черным
людишкам, по всей правде-истине, сколь еще мыкаться-то, до коих пор смуту
терпеть?
Толпа разом загудела, сомкнулась теснее: задето было самое болезненное.
Кузьма замешкался: не его ума дело - царское да воеводское. Вот если б о
ценах на убоину або мучицу речь зашла - тогда просто. Однако отвечать
надо, мужики надеются: смог, мол, подсобить - смоги и утешить. Ждут,
смотрят не мигаючи, шеи вытянули.
- Кабы знать,- сокрушенно вздохнул Кузьма.- Все в шатости: не надо своего
царя - подавай чужого. Вы и сами...
- Куды уж мы! - шустро вскинулся старичонка, и толпа согласным шумом
поддержала его.- Нам все едино кто в царях, абы лад был. А где он, лад-то?
Ждали его, ждали - терпежу нет... Вот и зашаталися.
- Истинно молвит, податься некуда,- иерихонской трубой загудел длинный и
тощий мужик в сером войлочном колпаке. - Поборами замучены. Ямские,
стрелецкие, полоняничные - за все плати. По мосту проехал - денежка, в
торговый ряд встал - друга. Дух не перевести. На вольных наших землях
поместья нарезают, господ сажают. Юрьева-то дни ровно и не было, единые
заповедные лета покатилися: беги - не убегешь, на место воротят. А
государь Дмитрий Иваныч, слышь, полную волю сулил...
- Чья бы корова мычала, - прервал жалобщика задорный насмешливый голос из
толпы. - Тебе-то, Миколаха, чего жалиться, чай, и так вольный, черносошный?
- Эва вольный! - возразила иерихонская труба.- Где воля-то: всяк запрягат,
кому охота? Намеднись казачки тимохински со двора выманили, лошадку велели
вывесть да за ратью к Нижнему поспешати: мол, у нижегородцев добра много,
озолотишься.
- Озолотился? - спросил с улыбкой Кузьма. - На руках, поди, то золото
налипло.