"Валерий Шамшурин. Каленая соль (Приключенческая повесть)" - читать интересную книгу автора Мужик невольно глянул на свои темные от въевшейся земли корявые руки.
Толпа колыхнулась от смеха. - Оплошал, Миколаха, - раздался тот же задорный голос. - А ведь вправду бают: стоит Балахна, полы распахня! - Вон оно каково обернулося,- заговорил снова Кузьма, как только затих смех. - Свой на своего пошел. Мужик, аки приблудный лях, стал: токмо бы татьбой промышлять да честный люд зорить. На слезах да крови разживатися... - По твоему разумению, Минич,- прервал его рыжий старичонка, - пущай своя плеть хлещет, хоть и лютее - зато своя. - Богу виднее, - смешался Кузьма. - То-то и оно, убитися лопатой, - тряхнул бороденкой рыжий. - Пошто же ты за нас вступился?.. 5 Не распрягая лошади, Кузьма наведался к сестре. Дарья кинулась ему на грудь, заплакала. С блеклым лицом, простоволосая, в застиранной поневе, она показалась ему такой жалкой и слабой, что ему самому впору было прослезиться. - Побойся бога, Дашутка,- ласково утешал он.- Перестань влагой кропить. Аль я не в радость тебе? - В радость, в радость, Кузема,- отвечала она, вытирая ладонями мокрые щеки.- В кои-то веки пожаловал, ужель не в радость!.. Ой, да что же я,- для тебя согрешу. Фотинка, ну-ка лезь в погребицу за медвежатинкой!.. - Кто медведя-то завалил, неужто Фотин? - полюбопытствовал Кузьма. - С товарищем родили, на рогатину взяли. Да то уж не первый у него, - как о чем-то обычном, сказала Дарья. За оконцами смеркалось. В честь Кузьмы сестра поставила на стол две толстые сальные свечи. Их ровное мерцание успокаивало, умиротворяло. В истопленной по-белому избе было уютно, тесовый стол и лавки сияли чистой желтизной, умиленно смотрела богородица из красного угла. Все тут было для Кузьмы пригоже. Староват дом, да прочен, невелик, да приветен. И старые стены крепко срубленного отцовского дома, в котором теперь жила сестрина семья, напоминали Кузьме о давней поре, чудесных ребяческих снах, мягко шуршащем веретене в руках матери. Оглядывая родной приют, Кузьма заметил висящий на крюке у двери летний азям. - А где же Еремей? - спросил он о хозяине, садясь на лавку. Перестав уставлять стол глиняными и деревянными чашками с моченой брусникой и пластовой капустой, медом и рыбными пирогами, Дарья снова чуть не заплакала. - Уехал непутевый,- горько отозвалась она. - Как ни умоляла, уехал. Еще по осени с монастырской да своей солью подался в Троицку обитель. Вон уж сколь прошло - ни слуху ни духу. А время-то ныне страшное... Лоб ее с крупными оспинами наморщился, только что расторопно двигавшая посуду, она обессиленно опустилась на лавку, устало сложила руки на коленях. - Иван-то с Федором куда подевалися? - спросил Кузьма о старших братьях. |
|
|