"Валерий Шамшурин. Каленая соль (Приключенческая повесть)" - читать интересную книгу автора

голос его твердел:
- Заедино с вами горе мыкаю, с вами слезьми обливаюся. Тяжкое испытание
дал нам господь... Обаче выбору нету. Неужто вы покинете меня, своего
радетеля за вас, за землю отеческу? Неужто предадитеся, аки иные
христопродавцы, тушинскому нечестивцу? Али не слышали, сколь он кровушки
русской пролил, а днесь на костях непогребенных вкупе с литовскими и
польскими татями пирует? АН недолго ему пировати, близка его погибель.
Подымаются города на него. Шереметев идет к нам с Волги, племянник мой
Михаила Скопин ведет свейскую рать из Новгорода, крымский хан на выручку
нам поспешает...
- Не дождемся, околеем все! - закричали из толпы.
Шуйский помолчал, колыхнулся в богатой распашной шубе, поморгал глазками.
В этот час для него решалось все. И уже ни мольбы, ни уговоры, ни посулы,
ни угрозы не спасут, если москвичи не подхватят последнюю слабую ниточку,
которую он хочет протянуть им, уповая, как всегда, только на свое
искусительство. Больше всего боялся царь выпустить из рук неимоверными
ухищрениями добытый скипетр.
В напряженном ожидании толпы угадывались явная враждебность и упорное
противление, слова увязали в ней, как в трясине. Не она в его, а он был в
ее власти. И ему ли запамятовать, как безудержно лютовала она, когда всего
три года назад он сам же обратил ее недовольство, ропот и гнев на первого
самозванца? Толпу нельзя на бессрочье покорить, но ее можно обмануть. И не
единожды, а испокон веков так было. Один обман потом никогда не вредил
другому, непрерывно сменяясь. Нужно только упреждать неизбежное.
- До Николина дни,- тяжело, со стоном вздохнув, сказал Шуйский, - до
Николина токмо дни потерпите. А уж я поусердствую за вас, поуломаю
хлебников, дабы сбросили цену...
Ничем не нарушенное безмолвие было для него знаком, что и на сей раз ему
поверили.


2


Когда, отпыхиваясь и крестясь, Шуйский вошел в переднюю палату, там уже
были патриарх Гермоген и троицкий келарь Авраамий Палицын - ближайшие
царевы советчики и пособники. Оба сидели за беседой на обитых бархатом
стульцах и не поднялись при появлении государя - привыкли наедине с ним не
чиниться.
Но если Палицын напустил на себя подобающую сану монашескую отрешенность,
то патриарх, еле сдерживался: иссохший лик его раздраженно подергивался,
очи под низко надвинутым клобуком горели жестким огнем. Он с открытым
недовольством взглядывал на царя, когда тот, шумно вздыхая, усаживался
напротив с угодливым видом погорельца, ожидающего милости.
Тягуче долго молчали.
Гермогену уже давно невмоготу были жалостные воздыхания оплошного лукавца,
коего в народе за скаредность ехидно прозывали шубником (в его вотчине
шили на продажу шубы). В сумятице междуцарствия урвал он власть, будто
сладкое яство со стола. Только от скудоумия этот корыстолюбец, с младости
постигший хитрую науку боярских свар и местничества, мог возомнить, что,