"Валерий Шамшурин. Каленая соль (Приключенческая повесть)" - читать интересную книгу автора

напялив на себя бармы и шапку Мономаха, сумеет оградиться от суеблудия и
розни бояр. Ан не тут-то было: памятуя годуновское своевластие, бояре
скопом подмяли его под себя - понудили все вершить по боярскому совету. Не
посчитал за умаление, лукаво рассудил: тем море не погано, что из него псы
лакали. Со спеленутыми-то руками стал править вкривь и вкось, заметался,
аки птах в заклепе. Ни бояр улестить, ни служилых наделить, ни черных
людишек укротить - ни с чем не совладал бесталанный. Начал государить в
осаде и пребывает в ней же, ровно Иона во чреве китовом. Не к нему, а от
него бегут. Небось нынче у тушинского аспида бояр больше, чем в
престольной. Сорому не оберешься - крамола за крамолой!
Гермоген чуть не ударил посохом в пол, вспомнив, как по зиме, на масленой,
учинился превеликий шум, как взбунтовали народ блажные Сумбулов вкупе с
князем Романом Гагариным да Тимофеем Грязным. Дорого тогда обошлось
патриарху заступничество за царя. Словно ветошь какую, выволокли Гермогена
из Успенского собора, изваляли в снегу, кидали в него мерзлыми конскими
катышами, втащили на Лобное место, кулачищами тыкали в грудь, позорили,
избранили непотребно. Еле жив остался. Благо затейщики отступились да в
Тушино умчали.
Но недавно опять же боярин Крюк-Колычев о злодействе в святое вербное
воскресенье помышлял, опять смуту сеял. Казнили боярина, а проку мало:
смуте конца-краю не видно. Того и жди, из ручниц начнут палить.
Никому не мил Шуйский. Кречетом мыслил воспарить, а взлетел вороной. Не по
мерке власть-то ему. Одно, прости господи, пыхтенье. Ишь поник, заскорбел
лукавец, наврал, поди, с три короба людишкам, навлек испытание новое! Сам
в суете погряз и его, Гермогена, с головой в свои поганые топи окунул, от
бога отвлек...
Палицын тоже предавался своим думам, ибо мысли патриарха ему нечего было
угадывать: до прихода царя тот, нимало не таясь, бранил своего
богопопустного и так распалялся, что привскакивал на стульце, и крест с
панагией на его щуплой груди, сталкиваясь и побрякивая, мотались из
стороны в сторону. Не дивно поэтому было Авраамию, что на сей раз вопреки
обыкновению патриарх не поспешил на поддержку к Шуйскому, резко промолвив:
"Кто начесал кудели - тому и прясти".
Но келарь не позволил себе усомниться: как бы ни корил Гермоген царя, он
всегда будет держать его сторону - иного выбора у него нет. Тушинский вор
для патриарха поганей сатаны. Пустым брехом посчитал Гермоген и слухи о
скрытом замышлении некоторых бояр призвать на Москву Жигимонтова сына
Владислава - тут уж не Шуйскому, а всей Руси измена, едва ли на нее
отважатся строптивцы.
Были у незадачливого царя супротивники поближе, равные ему по именитости:
Федор Иванович Мстиславский и Василий Васильевич Голицын. Но те еще плоше
Шуйского. Первый - сущий растяпа, тугодумен, не сноровист и вельми
сторожлив: навидался кровушки, что с престола ключом хлестала. Второй -
тоже не из отчаянных удальцов: чрезмерно расчетлив, а потому и нетверд и
ни в одну рисковую драку без оглядки не влезет - себе дороже. Чай, обжегся
уже, изменив некогда Годунову, на Отрепьеве. Не может заменить Шуйского и
наследник - некому наследовать: женился лукавец на старости лет, долгое
время миновало, а он все бесчаден. Братьев царя, Димитрия да Ивана, вовсе
в счет не поставишь: скорбноглавы и плотливы, за версту видно - лишь
горазды свою утробу ублажать да свою гордыню тешить. Правда, есть еще