"Валерий Шамшурин. Каленая соль (Приключенческая повесть)" - читать интересную книгу автора

- О племянничке твоем речь, о князюшке Михаиле,- с настораживающей
вкрадчивостью и едкостью, женоподобно кривляясь, пропел Дмитрий Иванович.-
Нахваливал ты его: мол, удачлив, и резв, и умен, едина, мол, наша надежа.
А сказывали мне, будто стакнулся он со свеями, к коим ты его послал, не
ради побиения тушинского вора, а дабы тебя ему с престола сподручней
скинути. И еще доносили, рязанец Прокофий Ляпунов, прежний
болотниковский-то потворщик, за раскаяние в думные дворяне тобой
возведенный, уже принародно его в цари прочит: вот-де такому молодцу, и
царем быти!
- Напраслина,- вяло махнул длинным рукавом царь, - Моей воле Скопин
послушен, мне единому прямит.
- А чего ж он в Новгороде-то засел с наемным войском? Не измора ли нашего
ждет?
- Про князя Михаилу мне все ведомо, не таков он, чтоб мешкать. Скоро на
Москве будет.
- Вот и оно, что на Москве! Ой не оплошати бы с твоим любимцем-князюшкой!
Уж я-то тебе ближе...
- Не мнишь ли ты сам соперника в нем? - сверкнул лукавыми глазками царь.
Дмитрий Иванович по-бабьи передернул плечами и вспыхнул, словно и впрямь
был уличен в нечистом помысле.
- Тешься, тешься надо мною! - вдруг визгливо и не в меру возбужденно, с
обидчивой уязвленностью и чуть ли не со слезами вскричал он. - Я нежли со
злым умыслом к тебе? А ты меня равняти с недозрелым ухапцем! Пошто такая
немилость?
- Полно, брате,- умиротворил его царь, погладив по руке. - Ступай с богом,
не держи на меня обиды. Кто же мне милее-то тебя?
Когда успокоенный и довольный Дмитрий Иванович ушел, великий государь еще
некоторое время стоял посреди палаты, крепко задумавшись.
И единственно отрадной среди тяжких дум его, словно яркая просинь среди
обложных туч, была мысль о племяннике.
Как изъеденная ржой непрестанных козней, отравленная ядом изворотливости и
лжи, рано одряхлевшая от суетных метаний, но все-таки жаждущая покаяния
душа тянется к очищению, так и Шуйский льнул к мужественной и чистой
молодости своего племянника.
Веселый на пиру и удалой в сече, покладистый в дружеском споре и верный в
слове, рослый и сильный, тот любил и в других такую же открытость и
простосердечие, широту и отвагу. Воля, раздолье, конь и тяжелый палаш, к
которому приноровилась его рука,- это была для него истинная жизнь.
Душные, жарко протопленные боярские терема, где угрюмо и медленно, как
тяжелое яство, пережевывали себя зависть и самодурство, местнические
неправды и злоба, вовсе не манили, а, напротив, угнетали его. Но, с
отроческих лет привыкнув видеть там ласкового, уступчивого и заботливого в
домашнем кругу дядю, он таким и принимал его, не мысля питать к нему
никакую неприязнь. И когда доходили до него темные слухи, он, не вникая,
пропускал их мимо ушей, как и всякое злословие, которого вдоволь было на
Руси. Что бы ни приключалось, царь для него оставался прежде всего
почитаемым дядей, и за его честь, ровно как и за честь своего древлего
рода, он всегда был готов положить голову. Сам признавался в том. И не
единожды доказал свою верность ратными деяниями.
Но Шуйский дорожил племянником не только и не столько за это. Стиснутый