"Валерий Шамшурин. Каленая соль (Приключенческая повесть)" - читать интересную книгу автора

боярским своеволием и почти смирившийся с ним, подавленный духовно,
растерянный от неуспехов, он обнаружил в своем побочном родиче не одни
великие ратные задатки, но и прирожденный дар прозорливо мыслить и
дерзким, однако разумным решением преодолевать всякую безысходность.
Словно хмель, что обвивает здоровое цветущее древо, обретая опору и
вытягивая его соки, слабый властитель цеплялся за племянника, питаясь его
разумом и стойкостью.
Никогда бы Шуйский не сумел уломать боявшихся осложнений с поляками
больших бояр, чтобы они дозволили обратиться за помощью к свейскому королю
Карлу, если бы его не надоумил и не наставил на это племянник.
Самого Шуйского страшила всякая близкая связь с чужеземцами. В правление
Годунова он диву давался, как тот ловко налаживал сношения с английской
королевой, датским принцем, немецкими торговыми людьми, но втайне осуждал
его: оттого одно смущение на Руси. Зело уж по-бесовски непристойно, бойко
и разгульно вели себя чужеземцы на Москве в своих срамных коротких
одежонках. С блудовскими ужимками распутный наемник из Парижа, Яшка
Маржерет чуть ли не на венец царю Борису усаживался, гоголем в царских
палатах расхаживал, девок за бока прилюдно пощипывал. Да и то не диво,
ежели, по слухам, его король Анри сам бесу и поныне служит, предав свою
гугенотскую веру. Ишь, плут, проглаголил: "Париж стоит обедни" - и
поцеловал проклинаемый же самим католицкий крыж. Ни святынь своих не
почитают, ни самих себя. Некий захудалый аглицкий купчишко эвон что о
своем короле Иакове изрек: "Наимудрейший дурень во всем христианском
свете". В обычае у них насмешничать, распутству предаваться да
насильничать. Гишпанские вон владыки только и знают, что костры палят, по
всем своим землям ни про что ни за что тысячами жгут людишек. Чего уж их
судить! Великий Рим в смраде погряз, поганых иезуитов расплодя. Довелось
Шуйскому зреть их злодейские лики при Гришке Отрепьеве: одним обличьем
устрашают. Вся зараза, вся погань нечестивая, того и жди, Русь затопит. А
ей бы, матушке, покоя да тишины ноне. Но как запереться? Как отгородиться?
Непонятная, странная, чуждая жизнь вершится там, за пределами его царства,
насылая нехристей и нечестивцев, проходимцев и разбойников,
отравителей-лекарей и воров-самозванцев.
Немало пришлось претерпеть Шуйскому от их нашествий. Числа нет
надругательствам над ним, но одно он твердо в памяти держит. Уже на третий
день после вступления в престольную первого самозванца Василий Иванович
был схвачен, ибо признал в мнимом Дмитрии расстригу Отрепьева и, не
стерпев, шепнул о том близким людям. Послухи донесли самозванцу. Не ждал
пощады Шуйский, ведь не кто иной, как он, был с дознанием в Угличе, видел
подлинного мертвого царевича. И опять же именно он был окольно посвящен в
заговор Романовых против Годунова, сталкивался у них с подставным
человеком, которого позже углядел уже в монашеской рясе в Кремле у Чудова
монастыря да и в годуновской думе видывал подле патриарха Иова. Ох, как
опасен был для расстриги Шуйский!
И повели его, злосчастного, к плахе на Пожар. Грешил тогда Василий
Иванович на своего женоподобного братца: болтлив ведь не в меру и
наверняка первым слушок о тайных признаниях единокровника по Москве
разнес. Но чему быть - того не миновать. Стояли они рядом с братом на
помосте, дрожмя дрожали, сам-то он изо всей мочи крепился - на миру смерть
красна, а брата, которого привели на позор лишь, перекосило всего, рыдал