"Валерий Шамшурин. Каленая соль (Приключенческая повесть)" - читать интересную книгу автора

- Не та ныне Москва, скучна, скудна стала. И товарец - одни пустые лукошки
до мочала. Вишь, вон и за отруби дерутся, зипуны рвут...
Больше всего Фотинку поразило множество малых деревянных и больших
белокаменных нарядных церквей,
- А чего тут дивного? - не разделял восторгов приятеля Огарий. - Испокон
строили. Храмов тут верных сорок сороков. Отыщем и мы божеское местечко на
паперти, а то к божедомам приткнемся, за Христа ради хлебца попросим.
- Есть-то ужас хочется! - посетовал Фотинка.
- Дал бог зубы, даст и хлебца,- успокоил его всеведущий бродяжка.
Приткнулись они попервости в какой-то грязной и вонючей богадельной избе.
Тут же у Огария нашлись знакомцы, которые поделились с ним жмыхом и
печеной репиной. Найдя в сутеми место у двери, Фотинка с недожеванным
куском во рту сразу уснул, сморенный усталостью.
Проснулся он с первым лучом солнца, что силился пробиться сквозь
подслеповатое окошечко. Перед ним и возле него копошилось, хрипело,
урчало, заходилось кашлем, стонало плотное людское скопище. В своей
слитности оно почудилось Фотинке неведомым и опасным чудовищем.
Испугавшись, он вскочил и с маху ткнул кулаком обитую драным войлоком
дверь. На улице долго приходил в себя, недоумевая, где очутился.
Из богадельни, из-за церковной ограды, из конца проулка, как тараканы из
дыр, выползали, скучиваясь, жалкие людишки с изможденными и хворобными
ликами, спутанными бородами, костлявые, дрожащие, в замызганном тряпье и
размочаленных лаптях, иные босиком. Никогда прежде не приходило Фотинке в
голову, что столько отверженного и обезображенного люда мыкается по свету:
вековечных скитальцев, нищих, калек, немочных бедняг, разоренных
деревенских мужиков, опустившихся до самого низа пропойц, побирушек,
юродивых - всех, кто глад, и мраз, и наготу, и непрестанную скорбь терпят,
не зная, где главу преклонити. Нет, ему с ними вязаться нечего. Он же не
хворый какой, не убогий, не блаженный, не пропащий,- пошто себя ронять?
Трясущийся синюшный старец в изодранном рубище, с гнойными язвами на теле
и редкой, будто выщипанной, серой бороденкой, поддерживая мосластой рукой
сгибающие его тяжелые вериги, сипло возгласил:
- Братия! Сызнова наказываю: всяк в своем приходе хрис-торадствуйте, в
чужи пределы не суйтеся. Долю от мя не утаивайте - худо будет!.. Да
анафему христопродавцу ироду-царю скаредному Ваське Шуйскому, что
лукавством на престол вперся, вопити. За то бояре Голицыны, да Лыков, да
Хворостинин нас без милости не оставят. Реките: близка погибель
антихристова!.. А за Памфила да Третьяка, что вечор душу богу отдали,
благочестивец Огарий с отроком у Покрова сядут. Не гоните вновь явленных в
юдоли нашей!..
Однако, как ни уламывал Огарий Фотинку, тот пробавляться подаянием не
пожелал. Не захотел и в богадельне ютиться. Поплелись они в Рогожскую
ямскую сторону, ближе к Владимирской дороге, там и нашли пристанище у
одинокой глуховатой старушки, которая сжалилась над сиротами: мир не без
добрых людей.
Долго не мог Фотинка отыскать для себя дела в голодной Москве, пока,
скрепя сердце, не стал подряжаться у сотских старост за малую плату
подбирать по дорогам мертвецов. Их наваливали на телеги и вывозили в общую
могилу-скудельню за Серпуховскими воротами. Так довелось Фотинке вскоре
обойти всю престольную. Своей ему Москва стала.