"Виталий Шенталинский. Свой среди своих (Савинков на Лубянке) " - читать интересную книгу автора

"Борис Викторович говорит:
- Александра Аркадьевича еще не допрашивали, и поэтому я его не увижу
до моего процесса. И после процесса тоже не увижу, конечно... Бедняга! Он
ничего не знает и, разумеется, каждый день ожидает расстрела. Но Пилляр
сказал мне, что жизни его не грозит опасность и что вам угрожает самое
большое три года тюрьмы. Я так измучился мыслью, что из-за меня вы оба
попали в ловушку!..
Сосновский мне объяснил, что настоящей тюрьмы теперь в России не
существует... Не знаю, но мне кажется, что у коммунистов две меры. Одна для
тех, кто был связан с царизмом, другая для рабочих и крестьян и для тех, кто
при царе участвовал в революционном движении, например, для эсеров.
Посмотрите, как они обращаются со мной, с их злейшим врагом!.. Правда, были
случаи, когда социалистов расстреливали на фронте, но взятых в бою, с
оружием в руках.
Но тут же Борис Викторович, заметив впечатление, произведенное на меня
его словами, прибавляет:
- Не увлекайтесь иллюзиями. Я не эсер и не меньшевик. Ко мне это
относиться не может.
Отворяется дверь:
- Номер шестьдесят!
Борис Викторович выходит и возвращается через минуту:
- Суд назначен на завтра, в десять часов утра.
Он шагает из угла в угол.
- Кстати, знаете ли вы, кто сидел раньше в этой камере? Патриарх
Тихон... Передо мною стоит дилемма. Для меня ясно, что я ошибался, что мы
все ошибались... Одно из двух: либо умереть, не признаваясь в своей ошибке,
и смертью своей снова звать на борьбу, а борьбу эту я считаю уже бесплодной,
если не вредной, - или иметь мужество умереть, признавшись в своем
заблуждении. В первом случае за границей заклеймят моих "палачей". Но еще
тысячи русских людей погибнут зря, без пользы для России. Во втором случае -
заклеймят мою память... Чтобы понять, что мы совершенно побеждены, надо
бороться так, как боролся я, надо пережить крушение последних надежд, как я
его пережил в Минске, и быть здесь, в России. Пусть в тюрьме, но в России...
В 1922 году почти остановился приток эмигрантов. В 1924-м русские не
покидают России, хотя Наркоминдел выдает теперь заграничные паспорта. Что же
до эмиграции, то она живет воспоминанием о терроре и гражданской войне.
Люди, приезжавшие в последнее время из России, в один голос рассказывали,
что многое изменилось, но мы считали, что они "куплены Москвой". Мы не
верили ни фактам, ни статистическим данным. "Ах, Советы экспортируют
хлеб!" - иронизировали мы. "Какой же может быть экспорт, если крестьяне не
засевают полей?.." Но поля засеяны, и 1924 год не похож на 1920-й...
Да, завтра меня судят... И для меня, старого революционера, ясно, что я
шел против народа, то есть против рабочих и крестьян".

Как легко поддается Савинков советской пропаганде, когда это в его
интересах!
Нет тюрем? И тюрьмы полнились, и страна все больше обрастала колючей
проволокой концлагерей. Эсеры? Истреблялись, хоть и постепенно, но
повсеместно и поголовно, как, впрочем, и все другие социалисты, кроме
коммунистов. С 1922-го нет эмиграции? Именно в этом году из страны были