"Виталий Шенталинский. Свой среди своих (Савинков на Лубянке) " - читать интересную книгу автора

люблю Францию, но я не забыл, как, вольно или невольно, обманул нас ее
представитель перед Ярославским восстанием...[12] Поляки... Они посадили
наших солдат за проволоку. Они разрешали отправляться членам нашего Союза в
Россию только при условии шпионской работы. Меня они выслали за границу с
жандармами... Я сегодня говорил пять часов... Мне нужны силы на завтра. Но я
не смогу уснуть: передо мной стоит все та же дилемма...

28 августа.

Борис Викторович мне сказал: "Во всяком случае, мы увидимся еще раз
после приговора. Пилляр обещал мне это..."
Я лежу без движения на койке. Такое ожидание ужасно. В тюрьме оно
ужасно вдвойне.
Я не знаю, сколько времени я лежу... Скрипит замок. Я притворяюсь
спящей. Ведь это, наверное, надзиратель... Входит Борис Викторович.
- Перерыв до восьми часов.
Он долго молчит. Потом говорит внезапно:
- Я признаю Советскую власть. Народ с Советами. Это моя обязанность,
как моей обязанностью было ехать в Россию... Когда меня больше не будет,
напишите Философову,[13] Вере Викторовне и Рейлли и постарайтесь объяснить
им то, что издали им покажется необъяснимым... Я очень мучился эти дни. Но
теперь я принял решение, и я спокоен. Я постараюсь заснуть до конца
перерыва..."

Невозможно не доверять его словам, думать, что он притворялся перед
любимой женщиной в ожидании казни. Трагедия была подлинной.
"Я очень мучился эти дни"...
Такого Савинкова мало кто знает. Даже для ближайших друзей это был
человек дела, сгусток воли. В душу свою не допускал, крупицы ее лишь
угадывались в литературных героях Ропшина. Но вот на краю жизни, на Лубянке,
он приоткроет себя - начнет писать дневник, дневник-исповедь, - и в нем
проступает человеческий лик этого исторического персонажа:
"Когда ждешь смерти и уверен в ней (в Севастополе я почему-то не был
уверен), думаешь о самом главном. Вероятно, так. Я думал очень много о
Любови Ефимовне и Левочке, немного о Русе,[14] немного о покойной маме.
Готовясь к расстрелу, я себе говорил: "Надя, женщина, прошла через это.
Пройду и я". В этой мысли я находил поддержку.
А идея умерла уже давно - в Варшаве..."

Умирать не за что. А чтобы жить, нужна новая идея? "Я признаю Советскую
власть..." Вот когда только он принял окончательное решение - 28 августа,
перед началом вечернего заседания суда.
Потом Савинков часто будет возвращаться в мыслях к дням суда,
вспоминать все до мельчайших подробностей, еще и еще раз оценивать свои
поступки и слова. Яркие вспышки памяти отпечатаются и в дневниковых записях,
высветят наугад отдельные эпизоды.
Вот он сидит в перерывах между заседаниями суда в отдельном помещении,
в окружении пятерых красноармейцев с винтовками. И маленький белобрысый их
командир все толкует о ценах на хлеб и на селедку, о жилплощади и
кооперативах, о том, что жить становится легче, все дешевеет... И еще о