"Виталий Шенталинский. Свой среди своих (Савинков на Лубянке) " - читать интересную книгу автора

Или в стихах:

"Гражданин, будь культурный,
Мусор и окурки бросай в урны"...

А возвращаясь в камеру, снова усаживался за стол, закуривал, брал перо
и придвигал к себе стопку бумаги. В эти месяцы Савинков успел написать
помимо множества статей и писем несколько психологических рассказов - о
жизни русской в Париже и о той же Лубянке.
Эмиграция и тюрьма. И то и другое - противоестественно для человека, и
то и другое - неволя. Но так сложилось, что он, посвятивший всю жизнь
свободе, никогда этой свободы не видел. И что это такое, в сущности, не
знает. А знает только тюрьму, эмиграцию, да еще подполье и войну, что тоже -
неволя. И чем яростней он дрался за свободу, тем безысходней были тиски
рабства...
Когда-то он - человек прямого действия - "Слово воплощал в Дело",
реализовывал идею революции, как ее понимал. Теперь остался наедине со
Словом, само Слово стало Делом. Обрел ли он наконец себя? Сумел ли - столь
щедро наделенный природой - выйти на простор этого своего призвания? И
вместо того чтобы сочинять себя - как он делал это на суде, разводя
декламацию, беллетристику о своей жизни, - сочинять книги.
Но человек един и не всегда в силах начать жизнь сначала.
Ропшину мешал Савинков, писателю - политик. И ему, отдавшему жизнь
политике, уже не суждено было вырваться из ее цепких объятий. Душа была
замутнена и отравлена. Недаром лейтмотивами его стихов, от которых ничего не
скроешь, были - двойник, кровь, смерть... Он уже не видел себя вне
расколовших его непримиримых лагерей, завербованный, ангажированный
человек - вчера одним, сегодня другим воинством. Он видел мир в красном,
белом или зеленом цвете, в социальной внешней окраске, а не во всем
солнечном спектре человечности. Такого зрения он уже не обрел.
И Слово опять было отдано на службу Делу.
В результате в его рассказах эмиграция из беды обращена в вину, а
тюрьма из насилия - в справедливое возмездие. Прежние друзья превратились в
карикатуры, но и прежние враги, коммунисты, тоже не очеловечились.
Оттолкнувшись от одного берега, он не доплыл до другого и тонул где-то
посередине...
Два из написанных им на Лубянке рассказов - "Последние помещики" и "В
тюрьме" - были потом напечатаны. Но рассказ "В тюрьме" - как раз тот, что он
читал своим стражникам (в рукописи - "Дело " 3142"), - предстал перед
читателем иным, чем он был на самом деле. Он был рассечен и сокращен почти
наполовину, и из него были изъяты даже намеки на страшную действительность
Лубянки. Неизвестный редактор причесал героев-чекистов и, наоборот,
взъерошил их врагов. В опубликованном варианте рассказа главного героя,
белогвардейского офицера Гвоздева (это как бы собирательный образ боевых
товарищей Савинкова - Опперпута, Гнилорыбова и Павловского), хотят
освободить. В рукописи - расстреливают:
"...но уже кто-то схватил его за плечо и грубо толкнул к стене. Пряча
голову, он втянул ее в воротник. Грянул негромкий выстрел. Он его не
услышал. Он, полковник Гвоздев, перестал жить".
А еще один рассказ, "Дело Савельева" - его тоже удалось найти в