"Виталий Шенталинский. Свой среди своих (Савинков на Лубянке) " - читать интересную книгу автора

на rue d"Antenil, в окне, прощаясь. И последние дни.
Я был нелегальным. Зашел к Макарову[34] (тоже уже нет), в 1906 г. Он
говорит: "Ваш покойный отец... Ваш покойный брат... Ваш покойный сын..." Я
не знал ничего. Вышел на улицу и шел, пошатываясь, не понимая.
Никто и никогда не поймет, что пережил я 15 июля 1904 и 4 февраля 1905
г. Теперь это - обычно. Тогда - совершенное исключение. Мне было 25-26
лет... Ивановская[35] в своих воспоминаниях написала: "Точно наводнение
прошло по лицу". Оно и прошло. И не только по лицу.
Когда казнили И. П., я был в Париже. Я не спал ни минуты четыре ночи
подряд.
Как я мог идти против коммунистов?"

Что же произошло 15 июля 1904-го и 4 февраля 1905 года? Видимо, что-то
такое, что определило жизнь, навсегда отпечаталось в сознании...
15 июля 1904 года в двадцать минут десятого утра в Петербурге
Савинков - он жил тогда по паспорту Константина Чернецкого - привел в
действие свой продуманный до мелочей план и направил навстречу карете Плеве
трех боевиков с бомбами. И сам пошел за ними... Он слышал, как прогремел
взрыв - будто кто-то ударил чугунным молотом по чугунной плите. Бросился
вперед и увидел лежащего на мостовой Егора Сазонова. Под телом его
расползалась багровая лужа, глаза были мутны и полузакрыты.
- А министр?
- Министр, говорят, проехал... - раздался чей-то голос.
Значит, Плеве жив, а Сазонов убит!
- Уходите! Уходите, господин! - прогнал Савинкова полицейский.
На самом деле Сазонов был ранен, а Плеве убит. Об этом он, Савинков,
узнал из газет. А перед тем несколько часов метался по городу, переживая
смерть друга и замышляя новый план покушения...
А на следующий год, 4 февраля, дело было уже в Москве... Он скрывался
тогда под именем англичанина Джемса Галлея. В два часа дня передал
завернутую в плед бомбу "Поэту", Ивану Каляеву, лучшему другу жизни с
детских лет, поцеловал его в губы и смотрел, как тот решительно направился в
Кремль, к Никольским воротам. Валил снег. А потом на Тверской какой-то
мальчишка без шапки бежал и кричал:
- Великого князя убило, голову оторвало!..
Нет, они не были просто убийцами, его друзья! Они убивали во имя
освобождения людей от рабства, во имя свободы! Каляев видел в терроре не
только наилучшее средство политической борьбы, но и моральную, религиозную
жертву. И для Сазонова, для него тоже, террор был прежде всего личной
жертвой, подвигом. И все же, все же - как написал Егор с каторги: "Сознание
греха никогда не покидало меня..."
Дорогие, святые имена, лучшие товарищи его жизни.
Это теперь обычное дело - убийства, кровь, смерть. Но тогда!..
Понятно, почему Савинков после всех этих воспоминаний удивляется: "Как
я мог идти против коммунистов?" Ведь он, фанатик революции, по существу, жил
и воевал как коммунист и только по историческому недоразумению встал под
другое знамя. А они, коммунисты, осуществили его мечту, цель его жизни -
убили царя!
Однажды в Париже мне попалась в руки книга Романа Гуля "Генерал Бо" - о
Савинкове. И там любопытная надпись - кто-то из читателей, видимо старый