"Виталий Шенталинский. Свой среди своих (Савинков на Лубянке) " - читать интересную книгу автора

Когда парикмахер стриг меня, я поднял клочок волос, - было больше
белых, чем черных. Старость...
Звенит труба.

5 мая.

Л. Е. потрясена "отсрочкой". Я думаю, что таких "отсрочек" будет еще
много... Себя мне не жаль, но жаль ее. Ее молодость со мной проходит в
травле, в нищете, потом в тюрьме, потом в том, что есть сейчас... А я так
хотел ей счастья...
Болят глаза, и в голове копоть. Пишу со скрежетом зубовным, и ничего не
выходит. Просижу еще год и совсем одурею, и выйду стариком.
Весь вечер поют за окном.

6 мая.

По совету Сперанского написал Дзержинскому...
В Париже я хотел запереть дверь на ключ, посадить перед собой Фомичева
и сказать ему: "Сознавайтесь"... Хотел и не хотел. Что-то говорило: "Не
надо, все равно..." Плохо ли, хорошо ли, пусть будет, что будет, но надо
было спрыгнуть с этой колокольни. Дело не только в "организации" Андрея
Павловича, дело еще и в том - прежде всего, - что я чувствовал неправоту
своей борьбы и неправедность своей жизни. Кругом - свиные хари, все эти
Милюковы, и я сам - свинья, выгнан из России, обессилен, оплеван... И не с
народом, а против него!..
Был Александр Аркадьевич. Бледный, худой и тоже взволнованный
отсрочкой. Бедный взрослый ребенок, не умеющий ни жить, ни бороться за
жизнь..."
На этом дневник обрывается.


Конь Бледный

Итак, 6 мая Савинков, отчаявшись и разуверившись в обещаниях чекистов,
пошел на решительный шаг - написал письмо Дзержинскому, предъявил ему свой
"ультиматум". На следующий день он переписал свое письмо начисто и передал
по назначению.
"7 мая 1925.
Внутренняя тюрьма.
Гражданин Дзержинский,
я знаю, что Вы очень занятой человек. Но я все-таки Вас прошу уделить
мне несколько минут внимания.
Когда меня арестовали, я был уверен, что может быть только два исхода.
Первый, почти несомненный, - меня поставят к стенке; второй - мне поверят и,
поверив, дадут работу. Третий исход, т. е. тюремное заключение, казался мне
исключением: преступления, которые я совершил, не могут караться тюрьмой,
"исправлять" же меня не нужно, - меня исправила жизнь. Так и был поставлен
вопрос в беседах с гр. Менжинским, Артузовым и Пилляром: либо
расстреливайте, либо дайте возможность работать. Я был против вас, теперь я