"Дмитрий Шашурин. Сорочий глаз (Повесть, фантастика)" - читать интересную книгу автора

распаренный усатый парень. В молодости я никогда не носил усов, может
быть, поэтому не узнал себя. Хотелось оглянуться, поискать сзади, где же
я? Кинулся в парикмахерскую, но и без усов я не стал похожее на того меня,
который помнился подробно и никогда не был чужим. Вот так для начала сам
стал себе чужим. А дальше? Видимо, время не только сморщило лицо, но
изменило и суть. Морщины убрали, новая суть осталась: вместо рабочего
парня отягощенный неповторимой индивидуальностью молодой интеллектуал из
телепередачи.
Вроде бы все разглядел и, оценив, понял, и даже задним умом раскинул,
а привычка привычкой - ноги тянут домой почаевничать после бани. Как будто
омоложение где-то там, с тем, другим, из зеркала, а со мной полный
порядок, и чай ждет меня дома. Дома...
Ключа не оказалось в кармане. Позвонил и привычно жду, слышу шаги,
представляю, как жена сейчас откроет мне, какая она, представляю
автоматически те образы, которые внедрили в сознание ослабленное зрение и
привычка долгих лет счастливой совместной жизни. Крякнула задвижка,
отщелкнулся замок. Гляжу на жену, разеваю рот, смотрю на номер квартиры:
номер тот, она не та.
Я смотрел на нее и не находил того, что знал всю жизнь, не мог
понять, куда оно девалось, стало незнакомым. Не возраст меня оттолкнул,
как он открылся моему помолодевшему зрению, а н е з н а к о м о с т ь.
Помню, посетил я через тридцать лет после того, как ее покинул, свою
деревню, отчий дом. Скорчилась изба, одряхлела, но все-таки угадывались в
ней родные приметы, щемяще тоскливо, а знакомо. Тут же самый близкий еще
два часа назад человек - и ничего, пусто. Она тоже смотрит недоуменно и
видит туманным своим зрением чужого, молодого, безусого...
- Вам кого? - спрашивает. - Если, - называет мое имя-отчество, - то
он выехал за город на три дня.
И медленно, как будто ждет от меня еще чего-то, закрывает дверь. Вот
защелкнулся замок, вот ширкнула задвижка, вот удалились шаги. Я отмечаю, и
ничего больше нет в голове, и в ногах окаменение - не двинуться. Вдруг с
возмущением подумал: а чай? Как будто у меня из рук вырвали чашку с чаем,
а мне кажется - по ошибке, надеюсь, что все сейчас наладится, опять пойдет
по-заведенному. Этажом выше хлопнула дверь, я почему-то испугался, кинулся
вниз и чуть не бегом выскочил из подъезда, а там со двора на улицу, словно
надеялся, что подхватит меня общее ее движение и доставит к месту. Где же
теперь мое место? Не оттого ли люди, дошедшие до крайности в домашней
сваре, расхлестанные, выскакивают, сами не понимая зачем, на улицу.
Выскакивают и, охваченные движущейся, пусть даже равнодушной к ним
реальностью, возвращаются в колею, замечают свою расхлестанность,
неуместность и отступают со стыдом ли, с просветлением ли. Я же поплыл
вместе с улицей, только тогда понял, про какой загород, про какие три дня
за городом сказала моя жена. Договорился с соседом по дому помочь ему
оборудовать жилье на садовом участке и собирался ехать к нему сразу после
бани, не заходя домой. <Три дня, три дня, - соображал я, - три дня, а что
дальше?> Талдычил: три дня, три дня - не хуже, чем Германн в <Пиковой
даме> - три карты, и не исключено, что вслух - от ошарашенности. Ноги
соображали лучше, чем голова, потому что совершенно не помню, как они
привели меня на вокзал и посадили в электричку. И до самого садового
участка вели меня не голова с глазами - ноги с пятками. Соседа своего буду