"Виктор Шавырин. Коза-дереза (Повесть, Журнал "Русская Провинция" 1996/1)" - читать интересную книгу автора

полынь. Потихоньку полегоньку, года за два, за три, начав от задней стены,
от зарослей вишни и развалин хлева, мы снова прибрали землю к рукам. Нет, не
весь огород, но сад отхватили.
Только гибель была без плетня: стадо через сад-огород каждый вечер
перло, лошади об углы чесались. Тут, понятно, мать наварила самогонки,
где-то с кем-то потолковала. Выписала орешнику, благо лесничество все равно
проводило рубку ухода, и с месяц совершенно в открытую ходила, с топором в
лес. Рубя орешник, она втихаря засовывала в вязанки нетолстые дубки - на
колья. И, стоя на табурете и охая, забивала топором, все время соскакивавшим
с топорища, эти колышки в землю. Заплели плетень
- укрепились.
Таким образом, мы не считались земледельцами, но все же, через личное
хозяйство, сохраняли связь с землей. Таких в деревне жило не так уж мало, по
разным причинам. Не мудрено уяснить себе, что этим людям ничего не
оставалось, как податься в интеллигенцию - от совсем уж никудышных
обстоятельств, от осознанной голодными ночами необходимости. К счастью,
эпоха дала им школы и клубы, библиотеки и бухгалтерии - и там, где-то как-то
чему-то, выучившись, засело это бескоровное племя за фанерные столы, под
портреты маршалов, согревало дыханием замерзшие чернила в склянках, лузгало
семечки и сочиняло бесконечные бумаги. Так и наш двор перекочевал в
достойную графу - стали мы служащими.
Колхозники и служащие разнились бытом. Первые жили в основном
натуральным хозяйством и натуральной оплатой, вторые - в основном деньгами.
Мы на деньги покупали даже картошку, даже сено для козы. А колхозники шли к
нам занять двадцать копеек до получки, которая будет неизвестно когда. Не
знаю, что лучше; но для нас, рахитов, вот какая разница была. В семьях
колхозников малолеток поучали так:
- Хлебушка поменьше, молочка побольше. В семьях служащих - этак:
- Хлебушка побольше, молочка поменьше. Разные диеты объяснялись разным
финансовым соотношением: хлеб у нас не пекли, потому что частникам зерно на
муку не мололи. Хлеб был магазинный, покупной. Ну а молоко - в любом случае
свое, как бы бесплатное, будь то от удойной коровы или от недоброй памяти
козы. В общем, я принадлежал к тем, кто за стаканом молока уминал полбуханки
и не получал за это ни затрещины, ни укоризны, как получали бы те, кому
полагалось пить молоко
быком , без закуси.
Еще наше отличие заключалось в обладании газетами, так что не раз и не
два приходила Поварешкина мать, прося старую газету для мужа:
- А то на курево все шпалеры ободрал.
И книги у нас водились, которые в ту пору еще не вошли во всеобщую
моду. И те, кто через свое несчастье, через свою вынужденную интеллигентщину
были связаны с ними, - отчитывались за них, вникали в них, учили по ним. Те
- ненавидели печатную продукцию. Клянусь - ненавидели. Да и то сказать, что
- восстание Спартака, синтаксис и О, не тебя так пылко я люблю
- тому, кто рожден возить навоз, запрягать лошадей, матюгаться по
каждому поводу и к вечеру лежать в облеванном виде под шитом q наглядной
агитацией? И учение, и просвещение, и культура были лукавством перед горней
силой: говорили то, что завтра полагалось побыстрее забыть, что было
придумано для парада, словно наспех, учились с легкой долей презрения, не
задумываясь над смыслом или издеваясь над ним. И от того учения только и