"Виктор Шавырин. Коза-дереза (Повесть, Журнал "Русская Провинция" 1996/1)" - читать интересную книгу автора

осталось у меня в памяти: как хороши, как свежи были козы! Или розы...
Правда, пылали почти неподдельным энтузиазмом как саранча
расплодившиеся канцеляристы по призванию, глашатаи вчерашних призывов,
патриоты чернильницы и ударники сводок - та стая пернатых, что залетала
подчас и в наши Палестины, временами даже оседала в них. Но о них я не могу
говорить спокойно - больно жалко их, тем более что и они перемерли. Не буду
говорить.
Замечу только, что в такой обстановке трудно было полюбить горний свет
культуры, а паче - книгу, источник знания. И как это случилось со мной и
многими другими одноземцами, я до сих пор не очень понимаю. Наверное,
сказалась инстинктивная тяга к странам незнаемым, к людям непохожим, и еще
любопытство к простым вопросам: куда улетают на зиму птицы, кто сильнее -
тигр или лев, не будет ли войны, правда ли, что в Америке каждый имеет
машину, болтают или правду говорят, что Гитлер до сих пор жив, что ели и
пили цари.
Клянусь: был интерес к книге. Не раз ко мне приходили и приставали
Партизан с Поварешкой, просили что-нибудь почитать, потому что я освоил
грамоту пораньше их. Не раз мы сидели под плетнем в бурьяне, стерегли козлят
и попутно читали что-нибудь про Африку. И какие книжки были! Какие книжки!
Но почему я то забегаю вперед, то возвращаюсь назад, перемешиваю
события и чувства разных лет, так что на одной странице мне шестой год, на
следующей - уже десятый, а там я уж и вовсе дылда, двенадцатый пошел? А
потому, что моя память скачет, как белка, по мысленному древу - то
подберется к эпохе сверху, с моей нынешней стороны, как бы возвращаясь
вспять, погружаясь в колодец с поверхности, то идет изначала, от времени
сновидений, из черного небытия. Так уж затруднены подходы к той светлой
эпохе, когда жили на свете, ели и пили Партизан, Поварешка, я и коза-дереза.
V

Стадо паслось на пустоши, на давно заброшенных огородах, по оврагам, а
осенью - и по стерне.
Опекала его семья пастухов, занесенная войной со Смоленщины. В сорок
первом году им велели угонять от фашистов колхозную скотину; они гнали ее
долго-долго, пока фронт не остановился и коров с овцами не удалось погрузить
в вагоны, распределить по фермам и мясокомбинатам. А пастухи остались не у
дел и прижились в нашей деревне.
Это были профессионалы. Они знали выпасы и умели укрощать коров даже в
самый зык, то есть в отчаянное время летней жары, оводов и мелкой мошки.
Даже собачонка у них была, белая такая. Кормились они лучше всех в деревне,
потому что обедали и ужинали по дворам.
Вогнав в обед стадо и осадив его у пруда, пастухи неспешно шли к
очередной хозяйке, которая уже с утра пребывала в смятении: кормить пастухов
хорошо, не хуже соседей считалось делом чести. Если же пастухам чего-нибудь
не хватало, то глава семейства, восседая под образами, мечтательно говорил в
пространство:
- Э-эх! Сейчас бы хорошо ветчинки съесть...
И извлекался последний кусок заржавленной ветчины,
сберегавшийся хозяйкой в подвале на крайний случай.
Коза по прейскуранту приравнивалась к половине коровы, и у нас пастухи
появлялись через один обход на второй. А у иных и по два дня подряд гостили: